7. Госпожа Катьяяни пишет своему сыну Раме Ямуне Сисодии
Рама, сын мой, мир тебе и здравие от всех богов индийских. Особенно молюсь богу Кришне , защитнику всех кшатриев, да сохранит он тебя в этой жизни, чтобы я, твоя мать, еще раз увидела тебя и глаза мои налюбовались бы тобой. Весь мир видимый и невидимый не может утолить материнских глаз так, как может сын, да еще такой геройский сын, любимец великого Кришны, каков ты, Рама, сын мой, зеница моего ока и сердце моего сердца. Брат твой Арджуна читал мне твои письма из этой страшной и немило-сердной Европы, а я, слушая, трепетала от испуга, как ветка махагониевого дерева от ветра. Пиши нам, сын мой, что-нибудь более утешительное или, еще лучше,— не пиши ничего, а поторопись вернуться в Индию. Мои дни уже сочтены, и я каждую минуту жду смерти и реинкарнации в какое-нибудь новое, лучшее, чем это, тело. Не могу сказать тебе, сын мой, что у нас все хорошо. По карме с каждым случается то, чего он заслужил. Новостей здесь много, и больше неприятных, чем приятных. Но если боги могут смотреть на все неприятности на свете, то должны и мы навыкнуть подражать богам в этом. Умер Кабир, твой родственник, молодой и дивный; умереть суждено ему было, и не мог он не умереть, когда пришло время. Сакунтала47 , жена его, которую ты знаешь как непревзойденную красотой и добродетелью, пошла на сати из любви к Кабиру, и сгорела в огне, и пепел ее развеян над Джумной. Это было сделано тайком, так, чтобы все закончить ранним утром, пока бог Агни не направит первые лучи солнца на землю, чтобы ничего не узнали англичане, которые в это время спят. Я присутствовала при этом по ее желанию. Я помогала ей после омовения одеться в белые шелковые одежды. Сияющая подобно полной луне, с глазами черными, как безлунная пол-ночь, она почудилась мне богиней. Не верю, чтобы кто-нибудь мог бы вы-глядеть прекрасней ее, даже Сита Рамина и Радха51 Кришнина. Одевшись, она поклонилась всем нам, воскликнула: «Дхарма!» и взошла в лодочку, разукрашенную зеленью и голубыми лотосовыми цветами. Мы глядели на нее, стоящую на костре, и тут первые лучи солнца коснулись ее лица. Хотя мы и знали, что она делает то, что в Индии должна по дхарме сделать верная супруга, но все трепетали от ужаса. Когда огонь охватил ее и ее лицо исчезло в пламени, мы услышали страшный вопль: «Кабир мой, я иду к тебе!». . . . Ах, сердце человеческое, сожмись и вытерпи, если сможешь, все ужасы этой житейской самсары! Сына Кабира и Сакунталы я забрала к себе. Знаю, что ты поступил бы так же и что тебе это будет отрадно. Но доносчики англичан узнали об этом происшествии на Джумне и сообщили английской полиции. Припоминаю, что когда она поджигала себя на костре, мимо нас кто-то промчался на велосипеде. Одни говорили, что это мужчина, а другие, что женщина. Сейчас полиция расследует это происшествие, ну и меня, старую, привлекли как свидетельницу и соучастницу. Что будет, не знаю. Но я не боюсь ни тюрьмы, ни смерти. Европейцы, которые сегодня женятся, а завтра разводятся, конечно, не понимают этой высшей жертвы, жертвы любви женщины к своему мужу. Да, я слышала от христианских миссионеров слова их Священного Писания: «Любовь сильнее смерти». Но у них это только на языке, в то время как у нас — на деле. Остерегайся, сын мой, европейских женщин. Это чудовища. Они катаются на велосипедах. Носят мужскую одежду. Стригут волосы. Сидят нога на ногу. Курят, пьют и смеются, скаля зубы. У них девичество оскверненное, а материнство бездетное. Как только умирает муж, они сразу распечатывают завещание, чтобы увидеть, что он им оставил в качестве дохода или пенсии. У них из сотен миллионов не найдется ни одна, которая из любви к умершему мужу пошла бы на добровольную смерть. Между тем, эти эгоистичные варвары клеймят нас, индусов, как народ с варварскими обычаями! Да осудит их громовержец Индра. Поспеши вернуться, умоляю тебя. Беги как можно скорее из Европы. Твоя мать Катьяяни
