От джайнизма к Православию

Монахиня Нектария: Элеса, вы выросли в семье джайнов. Было ли в вашем воспитании что-то такое, что впоследствии привело вас в Православие?

Элеса: В суть учения джайнов о том, что такое их «совершенное сознание», я никогда глубоко не вникала, но я всегда верила в личного Бога и всегда была настроена против идолопоклонства. В юности я сознательно молилась Тому, о Ком я думала, что это личный Бог, и я чувствовала, что Он слышит меня.

Монахиня Нектария: Выходит, к вере в личного Бога вы пришли сами?

Элеса:Да, я пришла к этому сама. Моя семья активно практикует идолослужение. Когда я только готовилась стать православной, я находила много параллелей между Православием и джайнизмом: прощение, молитва, снисхождение, пост, любовь ко всем. Есть ряд основополагающих постулатов, которые мне кажутся общими для большинства религий, и во многом именно они помогли мне принять христианство. Богословские воззрения было несколько труднее постичь, например учение о Троице. Мне до сих пор приходится многое преодолевать в себе, но я стараюсь как можно больше узнавать и осознавать, чтобы двигаться вперед. Христианство всегда будет требовать отдачи, многое в нем не приходит само собой, к тому же и выросла я в иной культурной среде.

Симеон: Любопытно, что в джайнизме есть одна чисто внешняя деталь, некоторое подобие которой можно найти и в Православии: то, как на православных иконах изображаются лики, а у джайнистов – лица идолов их тиртханкаров. И если индуистские идолы и буддийские «хранители храмов» выглядят гротескно, свирепо, то джайны представляют своих пророков во многом сходно с тем, как мы изображаем святых: они аскетичные, неотмирные, умиротворенные и бесстрастные. Способ изображения «дверей восприятия» в православной иконописи – это увеличенные в размерах глаза, при том что уши, нос, губы небольшие; огромные глаза – это символ устремленности в духовный мир. И у джайнистских идолов тоже увеличенные глаза, удлиненные уши; они символизируют просветление.

Элеса:Я еще нахожу вот что сходное: как и в Православии, в джайнизме огромна роль монашества в духовном руководстве жизнью простых верующих. Монах – образец, своей жизнью он указует путь другим. В Индии люди идут в джайнистские монастыри, чтобы настроиться на осмысление своей жизни. А я, паломничая по сербским монастырям, поняла, насколько важно для православного посещение монастырей: здесь ты глубже проникаешься сутью Православия. В Сербии я познакомилась с интересной традицией: у каждой семьи есть святой покровитель, называемый слава. Этот святой является покровителем всех поколений семьи или рода, его нельзя переменить, нельзя выбрать для себя другого святого покровителя. Этот святой покровитель был дан семье много веков назад, тогда, когда были крещены родоначальники семьи. Молясь им, сербы молятся за всех усопших родственников вплоть до этих первых крещенных. Нечто похожее есть и у джайнистской семьи. Это кулдеви; как правило, это богиня, которую вся семья избирает своей покровительницей. Я говорю «богиня», но это слово не совсем точно передает, что такое кулдеви. Здесь не имеется в виду обычное божество женского рода. У джайнов много малых пророков, среди которых есть и женщины; это люди, достигшие просветления…

Монахиня Нектария: У вас были какие-нибудь трудности в принятии православного почитания Божией Матери?

Элеса: Нет, потому что нечто похожее на почитание Божией Матери есть в джайнизме. Там почитается мать Махавиры, 24-го пророка, которой было видение, что она зачнет ребенка и он станет просветленным и будет руководить людьми. Но Махавира не бог. Почитание Приснодевы Марии, Матери Божией, мне было легко принять, так как я уже верила в личного Бога. И десять заповедей мне были близки, поскольку многим из них следуют и джайны. А некоторые евангельские притчи похожи на истории джайнских святых и их поучения. Большая часть христианских верований уже тогда казалась мне знакомой.

Монахиня Нектария: Мать Тереза чувствовала, что Запад духовно истощен. Вы, выросшая в Индии, это тоже чувствуете?

Элеса: Разумеется. Я это особенно чувствую в Америке. К сожалению, и индийцы все более вестернизируются; многие из наших традиций уже подорваны индивидуализмом и духом стяжания. В отношениях и действиях люди начинают отходить от тех социальных норм, которым они следовали на протяжении веков.<…>

Симеон: Хотя западные ценности и распространяются быстро, но в Индии религия все еще играет огромную роль, чему я был немало удивлен. Мы в Соединенных Штатах уверены, что мы весьма религиозны и свободны в выражении своей веры, но в Индии религиозность намного сильнее. И хотя различных религий там много, но каждый свободно выражает свои верования где ему угодно и когда ему угодно. Возле двери любой лавочки будет статуя семейного божества ее хозяина или, если он мусульманин, фразы из Корана. Как-то на улице я вошел в небольшое помещение, которое я принял за киоск-закусочную. Оказалось, что это маленький храм, в котором прохожие воздают почитание идолу. Религия видимым образом проявляется как часть жизни. А в наших «плюралистичных» западных обществах мы сделали религию частным делом, и уже стало общественно неприемлемым говорить что-нибудь о ней публично. Если вы заговорите о своей религии, то люди сразу же думают, что вы хотите их обратить в свою веру. Даже в академических кругах! Мне кажется, мы вовсе не плюралистичны, мы внешне почти атеисты, потому что мы просто не допускаем разговоров о вере.

Элеса:Хочу сказать, что я никогда не встречала атеистов в Индии. Думаю, они там есть, но я ни разу не встречала.

«Изучаю ислам, верю во Христа»

Монахиня Нектария: Элеса, вы рассказывали, что уехали в США учиться на медика. Как же получилось, что вы стали изучать исламское искусство?

Элеса:В нашей семье много врачей; каждый второй – доктор, «освоены» почти все специальности, кроме неврологии. Вот я и думала, что это моя дорога, стала учиться, чтобы получить степень бакалавра по нейропсихологии. Основная программа обучения предполагала и историю искусств. Я слушала курс по западному искусству от 1300 года до наших дней, и в какой-то степени это стало для меня знакомством с христианством. Я никогда раньше не читала Библию. Меня очаровало христианское искусство, его история, да и сама мысль, что существует культура, о которой я так мало знаю. Тогда я прослушала еще один курс истории искусства, потом третий и наконец курс по исламскому искусству. Я выросла рядом с мусульманами и была знакома с исламской культурой, я почувствовала, что мне близко то, что стоит за красотой исламского искусства, – эта идея мусульманских общин, трудящихся вместе над возведением мечетей, медресе и караван-сараев – мест для молитвы, отдыха, еды. Это мне очень понравилось. Мне показалось также чрезвычайно интересным то, что исламская духовность выражается через архитектуру без каких-либо изображений. Как известно, христианское искусство (как и индуистское, и джайнское) чрезвычайно образно: росписи, фрески, иконы, статуи. Параллельно с изучением истории искусства я, конечно, изучала и введение в медицину, но тут обнаружилось множество подспудных и нездоровых причин, по которым люди поступают в медицинский колледж. И я решила, что я не хочу, чтобы моя жизнь была наполнена подобного рода беспокойствами. Так я предпочла медицине исламское искусство.

Монахиня Нектария: И как это сочетается с Православием?

Элеса: Меня многие об этом спрашивают. Да никак. Да, одно с другим не согласуется, но это разные вещи – моя религия и моя научная специализация. Я изучаю исламские верования как основу их искусства, но это не моя вера. Мне не близка исламская духовность. Православие срастворило меня с христианской культурой. Но мне очень интересно взаимное пересечение культур исламской и христианской, я понимаю, что многие исламские традиции берут свое начало в Византии, выходят из того, что уже существовало в христианском мире. Это был их эталон.

Монахиня Нектария: Многие известные исламские памятники были построены византийскими православными архитекторами.

Элеса: Конечно! Самый известный пример – мечеть Купол скалы в Иерусалиме. Ее мозаики, по преданию, были созданы византийскими мастерами, посланными императором в ответ на просьбу халифа… Я начала изучение исламского искусства еще до того, как стала православной; так что я пытаюсь постичь обе культуры и все, что касается их истории, их противостояния и их искусства. Я всячески стараюсь приблизиться к православным идеалам терпения, любви и прощения. Жестокость встречалась с обеих сторон, но мы должны молиться и прощать. Мы не должны рассматривать сегодняшнюю деятельность небольшой группки мусульман как проявление всей этой культуры. Что касается моей культурной самоидентификации, то я не могу быть иной, кроме как индианкой, и это приводит иногда к конфликту. Когда я в Соединенных Штатах, я изо всех сил стараюсь показать мое индийское лицо. А когда я в Индии, я веду себя наоборот. Я чувствую, что не принадлежу до конца ни к одной из культур. То же и с исламом: конечно, я защищаю исламское искусство, но при этом я защищаю и Православие, поскольку это моя вера. Когда кто-то негативно отзывается о Православии или уничижает ислам, я стараюсь исправить ситуацию, насколько это в моих силах, не выпячивая при этом свою веру, но предлагая объяснения.

Православие и замужество

Монахиня Нектария: Вы помните свое первое соприкосновение с христианством?

Элеса: Да. Я же в Ахмедабаде училась в католической школе. Мы не были обязаны посещать уроки закона Божия, но мы все вместе утром и вечером читали «Отче наш». Мы были не против этого, так как в индийских школах тоже есть утренние и вечерние молитвы, и мы привыкли к совместным молениям. Среди нас было всего несколько католиков, большинство же составляли индуисты, джайны и мусульмане. Мы не были под давлением христианства, и когда в школе преподавалось нечто относящееся к другой религии, мы игнорировали это. В Индии не изучают религию в школе. Изучают дома, в храме или с монахами.

Монахиня Нектария: А как познакомились с Православием?

Элеса: Мое первое соприкосновение с Православием, а я тогда еще не осознавала его как религию, произошло, когда мне было 10 лет. В нашем доме в Ахмедабаде я нашла несколько выпусков «Ридерс дайджест» – альманаха, составленного из выдержек из книг, – которые когда-то купил мой отец. У него была большая библиотека, а я очень быстро читала и «проглатывала» все, что попадалось. И вот однажды мне попалась биография русского царя Николая II и царицы Александры. Их история произвела на меня огромное впечатление. Ощущение необычности их жизни не покидало меня. Я совсем не задумывалась над тем, что они православные; для меня они были правителями России, и я была поражена их судьбой. Потом выпуск потерялся, и я очень сожалела об этом. Это было не просто потеря книги, я будто потеряла частицу себя. У меня была с ними какая-то необъяснимая связь. О Православии я узнала от Симеона. Мы повстречались, когда я работала на раскопках, проводимых Университетом Мериленда в Цезарии Маритима в Израиле. Цезария Маритима – это город Ирода, и мы раскапывали храм Августа и Рима. Симеон был добровольцем от Оклахомского университета. Мы вместе стали посещать различные храмы, начали с храма Гроба Господня, потом посетили другие из тех, что я изучала по программе курса византийской истории. Они меня привлекали как исторические памятники, и я не заостряла внимания на их христианской сути. Ближе узнав Симеона, я поняла, что он не мыслит связать судьбу с человеком другой веры. И я решила: да, я не знаю, во что выльется наша дружба, но надо все-таки познакомиться с Православием. Мне хотелось лучше изучить его, а потом решить – принять или отвергнуть. Симеон не просил меня об этом. Я сама выбрала по «Желтым страницам» храм Иоанна Крестителя в Вашингтоне – русский храм.

Симеон: Я, конечно, надеялся, что она заинтересуется, но я не оказывал давления. Я поговорил со своим духовником, и он мне сказал: «Православный христианин не должен навязывать свою веру другим. Молись за нее, но не втягивай. Если обратится в христианство, это должно быть движением сердца, не обусловленным вашими отношениями». Да я и сам не хотел форсировать события; я боялся даже поверхностного разговора о Православии. А так хотелось поговорить! Элеса (смеясь): Постоянно. Даже сейчас о чем бы мы ни говорили, всегда возвращаемся к разговору о Православии. Я написала по электронной почте отцу Виктору Потапову: «Я не христианка, но интересуюсь. Что бы вы посоветовали?» Он ответил: «Приходите на литургию». В следующий выходной я встретилась с отцом Георгием Джонсоном, священником, говорившим по-английски, и он сказал, что он мог бы по воскресеньям после литургии проводить со мной катехизические беседы.

Монахиня Нектария: Вы уже подумывали тогда стать оглашенной?

Элеса: Нет еще. Отец Георгий был такой чудесный. Он очень интересовался всеми аспектами моей жизни, могущими помочь мне на пути в Церковь, и благодаря этому дело пошло быстрее. Первые полтора месяца я лишь ходила на вечерню и литургию, изучала службу. По воскресеньям после кофе мы сидели и беседовали в течение часа или двух о Православии, потом я ехала домой, звонила Симеону и говорила: «Вот что я узнала сегодня». Мне было очень интересно, и это было хорошо, потому что все это я узнавала сама… Так прошло несколько недель, и отец Георгий предложил мне стать оглашенной. Он сказал: «Быть оглашенной не значит уже стать христианином, но за тебя уже станут молиться на литургии». Так я стала оглашенной, но пока не говорила об этом Симеону. Все эти события привели к конфликту с моей мамой. Она не могла даже допустить мысли о моем обращении в христианство. Поскольку Симеон христианин и белый, она также не могла допустить, что я выйду за него замуж. Храм Иоанна Крестителя в первый раз я посетила в октябре, а в январе проблема с мамой уже назрела. С каждым шагом было все труднее, но отец Георгий подбадривал меня двигаться дальше и не останавливаться, не делать паузу. Он чувствовал, что это искушение на пути подготовки к крещению, и не важно, когда я к нему приду, искушение все равно останется и, возможно, усилится. И я держалась, так как мне хотелось двигаться дальше. Конечно, это приближало меня к Симеону, и я понимала, что если я не приобщусь к христианству в той или иной форме, то не смогу разделить с ним большую часть его жизни.

Монахиня Нектария: Есть какая-нибудь связь между впечатлением от чтения жизнеописания царя Николая и царицы Александры и вашей катехизацией?

Элеса: Да, я размышляла о том, что я оказалась в церкви, где служили по-русски. И лишь потом я услышала о чине страстотерпцев и узнала, что царь был убит как помазанник на царство, что это фигура, имеющая символическое значение для Русской Православной Церкви и русского народа. И я вновь стала читать о царской семье, и меня особенно поразила одна из историй – случай, когда царю представили новую армейскую униформу, он надел ее и промаршировал целый день с полной выкладкой, чтобы на себе испытать, насколько она удобна, прежде чем направить обмундирование в войска. И я подумала: «Да, вот это царь!» Я не могу сказать, когда настал момент, в который я поняла, что готова к крещению. Это не было вехой, по которой я ощущала, что какой-то этап завершен; крещение явилось просто очередным шагом. Воцерковление – это процесс. Сейчас я хожу к одному священнику в Миннеаполисе, там очень теплая община, мне очень важно общение с ними. И если бы я не нашла такой же теплоты и радушия в Иоанно-Предтеченском храме, когда стала входить в Церковь, я бы отвернулась от Православия. Симеон и я были помолвлены за месяц до моего крещения. Честно говоря, день моего крещения был худшим в моей жизни. Для моей мамы это был крайне неприятный день. В тот день с утра у нас была настоящая битва.

Монахиня Нектария: Да, для джайнов это, видимо, весьма болезненно.

Элеса: То, что она так расстроена из-за меня, мне причиняло сильную боль. Я была так издергана, что Симеон несколько раз в это утро проговорил: «Знаешь, может тебе обождать с крещением?», но я ответила: «Нет, я должна это сделать сейчас; я не хочу еще раз пройти через всю эту боль». Я знала, что если я отложу, то в следующий раз будет еще труднее. Наши отношения с мамой прервались; дело происходило в марте, и снова общаться мы стали только в августе. Для нее мое крещение было настоящим ударом: я оставляла не только веру, в которой выросла, я оставляла еще и свою социальную идентификацию джайна, я выходила замуж за человека не моей культуры, а я была единственной дочерью у мамы. Я понимала это и хотела, чтобы она чувствовала, что я все равно очень ее люблю, несмотря на все перемены.

Монахиня Нектария: Симеон, а как вы наладили ваши отношения с тещей?

Симеон: Для нее это было большим испытанием, но все это время она была весьма любезна и добра ко мне. Очевидно, что все это опустошало ее, но она ни разу не высказала свого недовольства. В какой-то момент все перевернулось, и она решила, что так и должно было произойти, а она должна как-то жить с этим. Сейчас у нас прекрасные отношения. Я думаю о ней как о своей собственной матери. А каким для нас стало сюрпризом, что она пришла на наше венчание!..

Православная жизнь

Монахиня Нектария: Элеса, как изменилась ваша внутренняя жизнь с той поры, как вы стали православной?

Элеса: Огромное значение для меня имело обретение Священного Писания, ведь у джайнов нет доступных мне священных текстов. Джайнские писания на санскрите; правда, я читаю на санскрите, но тексты чрезвычайно трудны, и для правильного их понимания необходимо за толкованием обращаться к монахам.

Монахиня Нектария: Джайны считают, что эти писания были явлены, или все же это джайнистские философские рассуждения?

Элеса: Это обычная философия и комментарии к жизни тиртханкар; такие руководства: о чем они учили, что нам надо делать, чтобы достичь просветления. Это заповеди любить ближнего, прощения, терпения. Все это стало более ясным для меня, когда я приняла Православие, потому что я нашла примеры в Евангелии, в житиях святых. Мне нравится, что я знаю, каким должен быть идеал и сколько надо пройти для его достижения. Это так живительно – иметь такой христианский образец.

Монахиня Нектария: На Западе многие критикуют христианство за то, что оно «слишком упорядоченно, жестко, слишком морализирует». Но именно это вы и цените?

Элеса:Мне очень близки десять заповедей, потому что я люблю порядок… Ясность – это то, чем меня притягивает Православие.

Монахиня Нектария: Очевидно, для вас важно не чувствовать себя внутренне раздвоенной. Вам удалось соединить себя как христианку с собой как индианкой?

Элеса:Еще не в полной мере. В этом смысле я, как многие американцы, держу свои религиозные взгляды при себе, не раскрывая в образе жизни. Есть несколько индийских друзей, что учатся со мной в университете, с которыми я могу общаться, не скрывая, что я христианка. Но это невозможно при общении с моей семьей или друзьями из Индии, впрочем, как и с большей частью знакомых индийцев, живущих в США. Моя вера – это моя американская сторона, а в культурном плане я все-таки больше джайн.

Монахиня Нектария: Подобное ощущение раздвоенности часто бывает у многих православных, выросших в другой религиозной среде. Когда я говорила с архимандритом Даниилом (Бьянторо) из Индонезии о его христианском опыте общения в глубоко исламской семье, он сказал: «Мы просто не говорим о христианстве». А как далеко вы уже продвинулись в понимании христианского учения?

Элеса:Поскольку я всегда верила в личного Бога, именно это мне было не трудно принять. Но вот идея Троицы была и остается трудной для восприятия. Я даже точно не уверена, в чем моя проблема, – не могу нащупать. Симеон и знакомые священники разъясняют по-разному, но все никак не встанет на место. Я уже перестала обсуждать это.

Монахиня Нектария: Для многих из нас трудно постичь идею Святой Троицы. Я думаю, это придет со временем, а может быть, только в будущем веке.

Элеса:Да, возможно, это мой случай. Иногда, когда я читаю, я думаю: «А вдруг Иисус Христос не Бог; что, если Он просто человек и я на ложном пути?» Отец Георгий сказал бы, что это всего лишь искушение, но у меня появляется уверенность, что я буду осуждена. А иногда мне приходит помысел «А что, если я на самом деле должна быть буддисткой?»

Монахиня Нектария: И что вы делаете тогда?

Элеса:Я открываю Евангелие и читаю какой-нибудь отрывок, укрепляющий веру. А если нет возможности читать, я говорю сама себе: «Хорошо, надо над этим подумать», и сосредотачиваюсь на том в христианстве, что мне наиболее близко. Так как я руководствуюсь разумом, а он говорит мне, что есть нечто, что мне надо сделать, и это то, о чем учит христианство, то я с чистым сердцем следую этому, даже если нет всех ответов на «вечные вопросы». Я понимаю, что мы не можем полностью понять Бога.

Монахиня Нектария: Да, тем более трудно вам, потому что вы вышли из совершенно иной среды и в Православной Церкви всего три года. Но вы молитесь, участвуете в таинствах и через какое-то время начнете смотреть на все другими глазами.

Элеса:Очень надеюсь. Иногда я просто смотрю вверх и взываю: «Помоги!» Стараюсь изо всех сил быть честной и в своей вере, и в своих сомнениях. Если я кривлю душой, то больше всего сама страдаю.

Монахиня Нектария: А как вы думаете, Элеса, может Православие обращаться непосредственно к индийскому менталитету и культуре? Ведь, исключая христиан Фомы на западе Индии, все новообращенные индийцы были или католиками, или протестантами.

Элеса:Мне кажется, Православие несет более строгий, так сказать, «код», в нем больше обрядов и традиций. Я считаю, что не человек обращается в Православие, а в большей степени Православие обращается к человеку. Это смелое заявление, но я имею в виду, что Православие приспосабливается практически к любой культуре, и это очень приемлемо для индийцев. Мы долго пробыли под гнетом колониализма, который иногда действовал и под прикрытием христианства, стремился изменить нашу культуру, и потому сохранить наше «индийство» для нас очень важно. Православие дает такую возможность.

Симеон: Православие не подвергает культуру насилию, оно проникает вглубь нее. Стремится взять лучшее от данной культуры и преобразить его. Когда я изучал индийскую культуру, я нашел многое, что было бы полезным, не будь я православным. Например, то, как индийцы принимают благословение от старших, похоже на то, как мы принимаем благословение священников или как родители в Библии благословляли детей, возлагая руки им на голову. Еще у индийцев существует иерархия в семье и в общине. И если протестантизм не имел успеха в Индии, то это потому, что не чувствуется культурного сходства. В протестантизме не хватает внешнего проявления благоговения, а это часть их культуры.

Монахиня Нектария: Элеса, что бы вам хотелось сказать христианам?

Элеса:Мне хотелось бы призвать христиан исполниться прощения и терпимости и не судить людей других религиозных взглядов за то, что они не следуют за Христом. Попытайтесь понять их. Когда вы поймете их, то увидите, что между вами и ними есть нечто сходное, и вы сможете принять их культуру и самих людей. Это очень по-христиански и единственный путь, чтобы люди других религий услышали о Христе. Несмотря на то, что индийцы, китайцы и африканцы в большинстве своем не христиане, я убеждена, что многие из них имеют опыт явления Христа в их жизни, некий реальный контакт с Богом, и потому несправедливо нам отвергать его. Мы не знаем, как Бог входит в их жизнь. Все это я говорю не для того, чтобы быть политкорректной. Не надо ставить истинность Православия в зависимость от неправоты других религий. Православие стоит на своем…

Перевел с английского Василий Томачинский С Элесой Далал беседовала монахиня Нектария (Мак Лиз) 02 / 07 / 2010
http://sobor26.taba.ru