Главная » 2012»Октябрь»7 » Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
22:08
Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
IV. МОЯ ЖИЗНЬ И РАБОТА В ИНДИИ - часть 1
В индийском монастыре Бетани Асрам Монастырь христиан южной Индии, в котором мне судил Бог быть первое время в Траванкоре, не может похвастаться своей древностью. Он - детище епископа Иоанна, о котором писал в Париж о. Сергию Булгакову в первом своем письме англиканский священник. Я писал епископу Иоанну из Франции, но ответа не получил. Поселившись в монастыре, я узнал такую его недолгую, но уже печальную историю. - Лет за 10 до моего приезда, епископ Иоанн приобрел 300 акров земли при слиянии рек: Пампы и Кака, на чудных горах высотой не больше полутора тысяч футов. Постройки были довольно большие, но легкие, из досок с травяными крышами. Большая работа потребовалась для устройства террас около самого монастыря, посадки чайных кустов на 100 акрах, 1000 кокосовых пальм, плодовых деревьев и расчистки места для посадки овощей и риса. Минутах в 5-6 от монастыря находится небольшой, но чудный водопад, придающий еще больше прелести красивой горной местности, покрытой лесом, фруктовыми деревьями, резиновыми и чайными плантациями. Епископ Иоанн был одним из образованных деятельных епископов. Он состоял профессором в университетах Калькутты и Мадраса. В своей Церкви он пользовался широким доверием; вел большое школьное дело, причем около 150 средних и высших школ формально, по документам, принадлежали лично ему. Ревнуя о монашестве, он собрал в Бетани братство, больше 20 человек, и отдельно устроил такой же численности женский монастырь. Но года за 2 до моего приезда, епископ Иоанн внезапно перешел в католичество. Женский монастырь последовал за ним полностью, а из мужского 18 человек. Из священников я застал в монастыре только о. Алексея и о. Баскипу, 4 саду-братьев, 6 выросших в монастыре сирот и 2 послушников. В письме англиканского священника о. С. Булгакову говорилось, что в монастыре одна трапеза в день, жизнь суровая - монашеская. Думая об этом раньше, я побаивался - смогу ли выносить такой режим в непривычном климате и обстановке; но, прожив год в монастыре, я познакомился с его порядками, оказавшимися не такими уже строгими. А порядки здесь были таковы. Чтобы поступить в монастырь, нужно было заявить об этом за полгода. Сначала, как и в наших монастырях, поступивший должен быть послушником и носить мирскую одежду. Вторая ступень у нас и у них - принятие в братство монастыря с переменой мирской одежды на монашескую. Братья у них называются "саду". Митрополит Дионисий определил слово "саду" - "хоплесс и хелплесс" - безнадежный и беспомощный, очевидно подразумевая под этим смирение и нищету. "Саду" носят длинную желто-розовую одежду с открытым воротом и такого же цвета матерчатый пояс - все, как индусские и буддийские монахи. И тех и других в Индии довольно много, особенно в местах паломничества. Насколько помню, при мне в монастыре не было иподиаконов и диаконов. Что ново для нас, это то, что здесь в монастыре, в сущности, нет монахов. Живут в монастыре без монашеских обетов и пострига, в большинстве - молодые люди с некоторым образованием. С этими молодыми людьми о. Алексей довольно регулярно занимался, подготовляя их к священству. При мне было 5 "саду". Один из них, о. Матвей, возведенный в священный сан, остался в монастыре, помогая о. Алексею в настоятельстве. Когда о. Алексея возвели в сан митрополита с именем Феодосия и, кроме епархии Койлон, в его ведении оказались приходы и миссии, разбросанные по всей Индии, а также за ее пределами, как на Цейлоне и в Сингапуре, - то его обязанности умножились, и о. Матвей стал более самостоятельным настоятелем монастыря. Однако, монастырь остался главной базой митрополита Феодосия, и монашествующие - главным резервом его сотрудников. Другие 4 "саду", завершив подготовку, разъехались на священнические должности вне монастыря. Двое, например, служили при епископских резиденциях. После яснее обрисуется картина наличия многих разбросанных небольших групп паствы, где нужны и разъездные священники, и не такие требовательные к своим нуждам неженатые священнослужители, которых и давал монастырь. Второго священника монастыря, о. Баскипу, я больше встречал в его небольшом, но благоустроенном приходе и еще чаще на разных конференциях, где, будучи хорошим оратором и педагогом, он часто выступал. Он много терял от того, что знал лишь отдельные слова английского языка, не имел систематического образования и тренировки характера. При монастыре был также некто Георгий, командируемый для миссионерской работы, потерявший ногу из-за укуса змеи в своей деревне. Получая поддержку от монастыря, он, найдя группу желающих принять христианство, подолгу жил на одном месте. Обучив этих людей истинам веры, он после крещения передавал их ближайшему священнику, а сам шел дальше, в другое место. Это был типичный катехизатор, о которых еще будет речь впереди. В один из следующих приездов в монастырь, я зашел в церковку монастыря в Вадасерикара, находящуюся в пяти милях от него в чудном месте над рекою Пампа. В комнате при церкви, молча, неподвижно сидел молодой человек у стола, просто, но чисто одетый. Двое рабочих возились на кухне. По-английски никто из них не говорил, и они плохо понимали мой местный язык мальяла. В монастыре я узнал, что молодой человек, это их совсем слепой катехизатор, работающий при этой церкви. Своеобразен строй монастыря. Далеко слышен звон, в било - толстый, вогнутый в середине, круглый сплав чего-то с медью. Он будит обитателей монастыря при едва начинающихся признаках утра. Минут через 20, второй звон зовет всех в церковь. По извилистым дорожкам, по подъемам и каменным ступеням, среди пальм и других плодовых деревьев, все собираются в церковь, и начинается утреня. После небольшого перерыва утреня сменяется литургией, но часто литургии не бывает. Утреня продолжается около часу. В 9 часов, в 12 и в 3 часа - опять по звону - все собираются в церковь для пения 3-го, 6-го и 9-го часа. Рано вечером - вечерня. После трех часов, когда спадает жара, все идут на работу, хотя "саду" и священники - рабочие неважные. Все делается больше для вида: немного порубят кусты, очистят место от травы или сделают что-либо другое, в том же роде. Правда, при большом хозяйстве, для каждого есть дело. Священники больше занимались своим священническим делом, как в монастыре, так и вне его, "саду" - то учились, то часто уходили по разным делам. Более привязаны к работе были достигшие 20 лет сироты. Один из них - Лука, был поваром; Джон - пас коров, которых у монастыря было около 40, и несколько коз; Фома - портняжничал и немного столярничал. Двое младших - Филипп и Даниил, ходили в среднюю школу и немного говорили по-английски. Главная работа по обработке земли лежала на нескольких безземельных семьях, живших работой на монастырской земле. Плотники, каменщики, кузнец, при надобности, нанимались со стороны. Чайная плантация расположена в отдаленности от монастыря; я там был раза два, но работы на ней не замечал. Знаю, что она была большим материальным подспорьем для монастыря, а впоследствии по суду, ее пришлось отдать католикам. Монастырская церковь, расположенная несколько выше других построек на горке, имела метров 15 в длину и метров 7 в ширину. Пол - земляной, но покрытый циновкой, стены - из камня и земли лишь на метр высоты над полом; выше шли невысокие стены и окна из досок. Крыша была сделана из толстого слоя особой травы, растущей недалеко от церкви. На стенах было много икон, но иконы здесь носят характер просто религиозных картин, так как иконопочитание забыто. Как и повсюду в Сирийской Церкви, в монастыре обычные богослужения непродолжительные, но каждый час правится отдельно; поэтому часто приходится ходить в церковь. Богослужения, как и в русских монастырях, совершаются чинно, благоговейно, об общей же высоте религиозной жизни трудно говорить. В русских монастырях были разные порядки и дух, - в одних более высокий, в других слабее. В одном и том же монастыре всегда часть монахов живет более строгой жизнью, другая менее строгой. Судить всех будет Господь, а каждому религиозному человеку надо радоваться, когда люди живут общей религиозной жизнью. Трапеза бывает 3 раза в день: утром, после утренней службы, в полдень и после вечерни. Иногда в 4 часа мне приносили какое-нибудь питье, в скоромные дни вечером - молоко. У меня со всеми создались дружеские отношения, и постоянно монахи, особенно же настоятель о. Матвей, приносили мне собственные монастырские фрукты, которых в монастырском саду много, и мы вместе кушали их, ведя оживленный разговор, хотя с половиной из монашествующих я первое время не мог говорить из-за незнания их языка. Стол простой, но достаточно обильный. Сами монахи любят кушать, сидя на полу; мне же с о. Алексеем, подавали на стол, стоявший тут же. Как и у нас, перед пищей и после нее читается молитва и также бывает, хотя и не всегда, чтение во время трапезы. Четок и молитвы Иисусовой нет, но в одной постройке, где живет большинство братии, никогда не позволяется говорить, соблюдается молчание. В посты царит молчание во всем монастыре до обеда, иногда же молчание налагается сверх того, добровольно. После ужина, обычно у большого стола, на котором я кушал, собиралась компания в теплой темноте тропического вечера, ведшая деловые разговоры; очень часто шутили и раздавался смех. Объясняя свое поведение, один из братьев сказал мне однажды, что теперь время смеяться. Помогающим хозяйству монастыря был некто Пап-пи, живший со своей многочисленной семьей несколько в стороне от монастыря, но на монастырской земле. Очень деятельно помогал ему брат Георгий, по недостатку образования не взятый в среду "саду" для подготовки к священству. Он был, в сущности, единственным членом монастыря, жившим и работавшим, как почти все в наших монастырях, для службы Богу, без программы и надежды на повышение и перемену в будущем, В наших старых монастырях, где жил дух их святых основателей, было живо ожидание великих и богатых милостей через монашеское житие. Здесь же больше ожидают просто спасения. Мир редко нарушался в монастыре. Отношения, в общем, были хорошие, христианские. Отец Алексей и особенно впоследствии, как епископ Феодосии, пользовался авторитетом, и ему оказывалось послушание. Конечно, при наличии в монастыре молодежи, были случаи, за которые приходилось бранить монахов. При мне один лишь раз владыка немного побил одного из сирот прутом. Мне не пришлось видеть в монастырях пожилых людей. Правда, сами монастыри здесь пока молодые. Часто бывают случаи выхода из монастыря не только по монастырским делам, но и по болезни или из-за болезни родных. Уходя, монахи часто живут в миру неделями. Кроме своей монастырской церкви, у монастыря имеется и приходская церковь под монастырской горой, недалеко от реки, обслуживающая около 300 прихожан. Также имеются церкви, несколько дальше, для меньших групп, где трудно содержать постоянного священника. Таким образом, монастырь имеет свой приход, ведет в нескольких местах миссионерскую работу и оказывает помощь другим приходам. Для полной сосредоточенности в монастырских подвигах не оставалось достаточно времени. Монастырь служит базой для подготовки работы в миру, местом отдыха и собирания сил для будущей работы. Отцы - Алексей и Бас-кипа, как хорошие ораторы, постоянно вызывались для докладов, проповедей и богослужений и по другим церковным делам. Меня поселили в западной постройке, в комнате для приезжих. Комнаты со всех сторон окружены верандами. Вся же постройка шла метров 20 на восток. В другом конце ее были две комнаты-кладовки, а обширная - без стен - середина, служила для всех трапезной и приемной. На юге спускались террасы с плодовыми деревьями к глубоко внизу протекающей реке, за которой были видны покрытые пышной растительностью горы. На западе прекрасная тропическая растительность подходила к самой веранде. Красивее место трудно найти, хотя мне ближе более строгая, величественная природа севера при сочетании дикого леса со скалами и водой, как на Валааме и в других местах. Снега и морозы севера надолго скрывают от глаз землю и воду, здесь же лишь сухой и дождливый муссоны изменяют немного природу. Я облюбовал небольшую веранду, обращенную к северу. Совсем близко поднималась стена следующей террасы, направо вверху виднелась церковь, а кругом - всюду деревья, природа. Этот, как бы закрытый со всех сторон уголок, был удобен для монаха, желающего быть наедине, ближе к Богу и природе. Днем и ночью густые заросли были полны новых для меня звуков разных птиц, насекомых животных и растений. Из птиц, особенный гомон подымают прилетающие целыми стаями попугаи. С наступлением вечерней темноты то вдали, то у самого дома, постоянно раздается пронзительный вой шакалов, быстро перебегающих целыми стаями с одного места на другое. Шуршание и удары друг о друга листьев бананов и кокосовых пальм при частых ветрах ночью вызывают подозрение, что кто-то близко идет или что-то делает. Змей, вплоть до смертельно ядовитых кобр и других различных пород, в Траванкоре можно встретить всюду, но их не так много в населенных местах. Здесь в монастыре, а впоследствии на новом месте моего жительства, их было больше, чем в других местах, но Господь меня хранил от них. Особенно в апреле и мае в комнатах было жарко даже ночью. Поэтому, узнав, что поблизости нет тигров и что змеи на верандах не кусают людей, я поставил на свою веранду низкую платформу, служившую мне и кроватью и сиденьем; на ней я проводил большую часть времени днем, читая и изучая английский язык. Монастырский портной Джон сшил мне длинную, как и у других монахов, одежду, но выкрасить ее в желтый цвет о. Алексей мне не позволил, сказав: "Этот цвет нашего монастыря, а вы здесь - только гость". Эта одежда оставалась у меня всегда белой и ее одной мне было достаточно. Впоследствии, живя один, дома я носил "тот" - продолговатый кусок материи, который обворачивается вокруг пояса и спускается до колен. Привезенное из Европы белье я раздал за ненадобностью. Верхняя одежда нужна была в церквах, на праздниках или на собраниях, где как раз было особенно жарко, и я пользовался ею как можно меньше. Пролежав почти без употребления несколько лет, она была изъедена белыми муравьями и стала совсем непригодной. Встретив дружественный дух в Сирийской Церкви, я платил тем же: неопустительно участвовал в здешних богослужениях, свои монашеские правила частью приспособлял к их службам. Работать меня не заставляли, но, видя и зная здешние порядки, я старался не выделяться. К их большому удивлению я начал работать, но работа носила больше характер развлечения и моциона. У меня было все для совершения литургии. Отец Алексей разрешил мне пользоваться их церковью и престолом. В воскресенье и праздничные дни монастырь пустел: утром все уходили то в приходскую, то в другие церкви, монастырскою же церковью мог пользоваться я. Часто я служил и в будние дни. Прислуживал мне, когда он был свободен, один из сирот учеников - Даниил. Он был первым, певшим на ектиниях "Курие еляйсон" - здешнее произношение греческого "Господи помилуй", которое они много поют в своей церкви. "Курие еляйсон" пелось и вместо "Подай Господи" и "Тебе Господи". Позже, Даниилу иногда удавалось спеть впопад "Аминь". Как здесь, так и в других местах, сирийские христиане приходили посмотреть на мое богослужение, но только посмотреть. Постоянных молящихся из них у меня не было. Конечно, им лучше было бывать в своих церквах, где все было привычным и понятным. Ведя широкую работу вне монастыря, братия и меня нередко возила в их церкви на праздники и собрания. Говорить, первое время, при слабом знании языка, мне было трудно, поэтому я или просто присутствовал на их богослужениях и собраниях, или, если говорил, то очень кратко. Так, из монастыря меня возили в Котайям на большое событие и торжество -- освящение Св. Мира на несколько лет. А в феврале или марте 1933 года меня пригласили выступать на их самой большой конвенции в Патанантата. Случайно перед конвенцией я был у А.К.Ирбе около Коймбатора, где написал два доклада, а Ирбе перевела их на английский язык. В одном из них, говоря о православии перед 4-5 тысячами слушателей, я излагал, одно за другим, основные положения нашего вероучения. Когда я кончил, епископ Фелоксенос сказал, что этот доклад должен быть переведен на местный язык и напечатан, что и было сделано о. Алексеем. Из этих положений якобиты не только узнавали о вероучении и организации нашей Церкви, но и находили в нем свое собственное вероучение, в котором для них не все было ясно. Отец Фома, впоследствии митрополит Дионисий, например, говоря о страхе перед католичеством и иноверием и о неуверенности в своей правоте сказал: "Теперь мы тверже стоим в православии, узнав о нем от вас и от других русских". С этого времени постоянно приходилось слышать в их речах и проповедях: "Мы должны всегда помнить, что каша Церковь не одинока. Кроме нашей, есть другие, единые с нами по вере Церкви: греческая, армянская, абиссинская, египетская, русская, сербская, румынская, болгарская". Как будет видно дальше, это было очень важно для них. По дороге из Тирувалля - центра Траванкора - на восток в сторону монастыря, не доезжая двух миль до Коленчери, англичанином Батли, получившим сомнительного достоинства посвящение от какого-то Ассирийского патриарха, была основана миссия Св. Иакова. Нанимая катехизаторов, он имел в нескольких местах группы обращенных. По состоянию здоровья он уезжал в Англию, и его помощник Георгий, из паствы католикоса, стал усиленно просить меня взять миссию в юрисдикцию Русской Церкви. Конечно, он думал, что русские будут материально поддерживать ее. Я писал митрополиту Евлогию, но он обходил этот вопрос молчанием. Якобиты говорили, что дело держится на английских деньгах, духовности в нем совсем нет. Разумеется, община из новообращенных самых бедных людей была слаба, но при благословенной заботе, она могла бы существовать и расти. Отец Алексей и католикос вели политику - прибрать ее со всем имуществом себе. Однажды, в разговоре, о. Алексей сказал мне: "Вы не должны в это дело вмешиваться. Вы - наш гость и должны нас слушаться". В этих сказанных твердым, но спокойным тоном словах, я усмотрел нарушение святости гостеприимства, а с моей стороны - опасность продажи своей независимости за пользование гостеприимством. Я смотрел на себя, как на представителя всей Православной Церкви, и, если бы дело касалось только меня, то я бы легко это перенес. Здесь же я не хотел, как представитель Православия и России, склониться перед материальной зависимостью и дать повод думать, что гостеприимством можно как-нибудь ослабить независимость моих действий. Кроме того, голос долга говорил мне о необходимости попытаться сильнее и самостоятельнее работать; также, если Богу угодно, - устроить свою независимую русскую миссию. Да судит меня Господь, правильно или неправильно я поступил, но, кажется, ровно через год после приезда в монастырь, я очень дружественно оставил это мирное пристанище. Позже, еще несколько раз я бывал там, встречаясь с обитателями монастыря, как с искренними друзьями. Епископ Феодосии всегда приглашал меня в монастырь.
Патанапурам На конвенции в Патанантата я впервые встретился и познакомился с диаконом Фомой, о котором еще во Франции слышал, как о друге нашей Церкви. На конвенции о. Фома, как один из лучших ораторов своей Церкви, тоже читал доклады. Будучи ректором семинарии, образованным и состоятельным человеком, неженатым, о. Фома лет 20 был полным диаконом, отдавшим себя на службу Богу и людям. Говоря с ним о своих делах и планах, я сразу же получил от него предложение переехать к нему в Патанапурам, где он обещал мне дать кусок земли и оказывать всякую помощь. "Отсюда - говорил он, - автобус привезет вас прямым сообщением в Патанапурам за 6 анн". В Патанапураме я поселился в английской школе Св. Ап. Первомученика Стефана. Школа была небольшая, все носило семейный характер, и находилась она под непосредственным руководством о. Фомы. Построив школу, он сильно задолжал, так что в материальном отношении все было скромно. Всего у школы было 20 акров земли, частью под огородными посадками, а частью под еще молодыми плодовыми деревьями. Невысокая с пологими склонами гора получила название - Фавор. Патанапурам считается городом, но это, в сущности, торговое местечко, центр которого находится в полверсте от школы Св. Стефана. На севере, в 10 милях от Патанапурама, находится город Адур; он немного больше Патанапурама и стоит на главной грунтовой дороге, идущей вдоль всего Траванкора. На юге, также в 10 милях, недавно возникшее место Пуналюр - крупная железнодорожная станция и растущий торговый центр. Вблизи Пуналюра начинаются резиновые и чайные плантации, придающие местности особенный характер. Пуналюра славится ананасами и вообще разнообразием продуктов и растительности. На восток от Патанапурам начинается государственный лес с дикими слонами, тиграми, медведями, кабанами и пантерами. Сначала невысокие горы переходят к восточной границе Траванкора в цепи до 5-7 тысяч футов высоты. Патанапурам - новое, отвоеванное от леса место; туда все больше переселяется народ, и в этом процессе переселения, большую роль играет, основанная о. Фомой школа Св. Стефана. Живя в этой школе близко от дорог, с оживленным движением пассажирских автобусов, я, не отказывая, ездил по приглашениям по окрестностям Патанапурама и по всему Траванкору. В восточном конце сначала единственного школьного здания находилась церковь Св. Ап. Стефана. За земляной оградой школы находился основанный о. Фомой, женский монастырек с 5-7 сестрами и послушницами. На литургию и другие большие богослужения сестры чинно, парами приходили в церковь; в другое же время, постоянно из этого монастыря слышались сначала звонки, а потом пение утром, вечером и во время часов. Землю монашки обрабатывали частично сами, частично с помощью рабочих. При мне священник соседнего села Талюр - о. Иоанн, учил сестер монастыря церковному пению; был также приглашаем и доктор Фома, учивший их гомеопатии. Как могли, сестры помогали соседнему населению: одни работали в госпитале, другие - учительствовали. Перед Успением у них бывает "ритрит", когда к ним собираются еще 30-40 женщин для усиленной молитвы. Три раза в день бывают доклады на религиозные темы, читается Св. Писание. "Ритрит" продолжается 3-4 дня. Несколько раз, иногда с о. Фомой, после митрополитом Дионисием, иногда один, я делал, доклады на этих "ритритах", а также много раз проповедовал у них в церкви. Там же мне впервые пришлось познакомиться с воскресными собраниями Сирийской Церкви - "Сандей Митинг". Каждый приход разделен на группы домов по 20-70, сообразуясь с удобством собираться. По очереди в каждом из домов, часа в 4 вечера в воскресенье, соседи собираются для чтения Св. Писания и религиозного пения; если находится проповедник - бывают доклады, после которых обсуждаются церковные и общественные дела. Если хозяин дома беден, гостям предлагаются только листья с какой-то белой мазью для жевания. Более состоятельные хозяева, угощают фруктами, местным печением и кофе. На все такие собрания своего прихода священник не может поспеть тем более, что в некоторых местах также бывают и женские митинги и воскресные школы. Отец Фома, когда бывал дома, всегда ходил на один из воскресных митингов и брал меня с собой, прося проповедовать. И я проповедовал минут 20-30. Для нас всегда после митинга; бывало угощение, затем начинались разговоры, затягивавшиеся иногда до позднего вечера. Это были удобные случаи для нашего знакомства. Нередко приходилось бывать на крестинах, похоронах, свадьбах и освящении домов. Церковная и общественная жизнь здесь развита сильно, но на свадьбах мне не приходилось видеть вина, вне зависимости от того было ли гостей мало или же их число достигало двух-трех сотен. Во время моего пребывания в Патанапурам возникла нужда в священнике, и диакон Фома стал священником. В это же время произошел такой случай. Из одного крупного центра Сирийской Церкви, прихода Мавеликара, родины о. Фомы и ряда других выдающихся деятелей этой Церкви, приехал посланец в Патанапурам. Он был встревожен и говорил,, что у них появилась женщина-проповедница церкви Мар Тома, говорившая о ненадобности таинства покаяния у священника. "Кайтесь - говорила она - у меня, и грехи будут прощены". Посланец рассказал, что в приходе большое смущение и что масса прихожан ходит ее слушать. "Обязательно скорее приезжайте и спасите положение" - просил он. Отец Фома пригласил меня, и мы поехали вместе. Я как-то сразу почувствовал в этом деле элемент юмора и уже в Патанапурам решил, что нужно будет сказать, но все же мы готовились к серьезному делу и в душе молились. Расположенный недалеко от моря, крупный торговый центр с несколькими учебными заведениями, сирийский приход Мавеликара насчитывает около 5.000 прихожан. В самом его центре находится церковь, а в некотором расстоянии от нее, еще несколько церквей того же прихода, для удобства прихожан. Там же есть церковь Мар Тома и люди других вероисповеданий. Собрания иногда происходили в церкви, большей же частью в огромной лавке одного из православных прихожан по имени Матвей. Ораторы и слушатели сидели в лавке, но она как-то стушевывалась от толпы, наполнявшей всю улицу, прилегающие прилавки и крылечки. Где был конец этой толпы, я не мог рассмотреть в ночной темноте, так как, насколько хватал глаз, все было заполнено народом. На каждом собрании я говорил, но немного; отец же Фома, видно было, развернул свой талант во всей его широте. Кроме вечерних собраний, были богослужения и еще другие собрания. Однажды, в середине недели, я говорил на собрании, что исповедь мы считаем таинством и что если мы позволим женщинам совершать таинство покаяния, то мы должны будем им позволить совершать и другие таинства, включая и таинство брака. Когда я говорил об этом, видно было, как у слушателей загорелись глаза и появилась улыбка. Немедленно после собрания пришел молодой человек церкви Мар Тома и стал горячо доказывать, что покаяние не есть таинство. Собрания продолжались неделю и чувствовался большой подъем. Однажды, под конец всех собраний я спросил о. Фому: "Мы так много говорим здесь, - есть ли от этого польза?" Отец Фома с жаром ответил: "Очень большая польза. К нам переходит много народа". Оказалось, что паства не только была защищена от опасности, но, что, благодаря случившемуся, как говорили, 500 человек из местных язычников присоединилось к Православной Церкви. После этой подготовки, католикос ездил туда несколько раз крестить группы по 50-70 человек. В то время я слышал цифру уже крещенных - 370 человек, но возможно, что было и больше. При мне это был единственный такого рода случай успеха Сирийской Церкви.
Пчеловодство Однажды в Патанапураме я увидел о. Фому, переносившего улей. От него я узнал о существовании здесь пчеловодства и занялся им. В Траванкоре имеется несколько пород пчел. Есть маленькие, немного больше комара, и громадные, как большие оводы, тоже желтого цвета. Самые крупные пчелы живут под навесами скал, строя соты, из которых мед собирают в один большой резервуар. Лесные люди ночью палят пчел огнем, резервуар же прокалывают палкой, к которой привязана веревка, и мед по этой веревке стекает в приготовленные на земле сосуды. Меду, правда невысокого качества, натекает около 12 галлонов. Разные пчелы строят соты разной архитектуры. Пчелы - на треть меньше европейских, строят соты как наши; и обычный сбор меда - 11-12 фунтов с улья. Больше двух ульев в одном месте держать нельзя, иначе будет воровство. Поучившись у правительственного пчеловода и его помощника, я напрактиковался быстро переводить рои в рамочные улья из дупел деревьев. Но скоро в сотах завелся в большом количестве мот, и с началом дождей все пчелы улетели. Впоследствии, я еще несколько раз пытался разводить пчел, но скоро это пришлось оставить.
Патали
В один дождливый день июня или июля 1933 года, переправившись через реку Каляда, протекающую около Патанапурам, мы с о. Фомой пошли в его владение около селения Патали, в пяти милях от Патанапурам. Всюду были ручьи, лужи и очень сыро. Пришлось привыкать ходить босиком, как и все местные жители. В сухое время и вне дома я ходил в сандалиях, к которым тоже нужно было привыкнуть. Подходя к Патали, мы шли по межам между рисовыми полями. На узких межах рабочими была набросана скользкая глина. Видя, что мне трудно сохранять равновесие, о. Фома несколько раз говорил: "Фикс юр тое" - "Крепитесь на большом пальце". Для него это было обычным делом, я же, особенно тогда, совсем не умел оперировать пальцами ног и не мог воспользоваться его советом. У о. Фомы, его двух братьев и сестры, вместе, в этой местности было 50 акров земли, расположенных на самой высокой горе "Мадура Маля", что значит сладкая гора. Отец Фома объяснил, что сладкой ее назвали потому, что раньше на ней было много пчел. В Патали к нам присоединились местный священник отец Иоанн и, женатый на его сестре, некто Матэн, арендовавший и обрабатывавший землю семьи о. Фомы. Все вместе мы поднялись на гору. "Мадура Маля" - высотою в 1000 футов, с крутыми подъемами с трех сторон, по которым позже приходилось ходить по меняющимся, в зависимости от посадок, тропинкам. По прямой дороге, при довольно скорой ходьбе, подъем берет минут 20. Западный склон горы - более отлогий, и по нему не трудно было бы провести дорогу на вершину; северный же - очень крутой. Отец Фома, указывая на самую высокую точку горы - небольшой холм, говорил, что здесь поселился, было, один англичанин, насыпал этот холм, чтобы водрузить флаг, и назвал гору "Флаг-Гора", но не смог на ней долго жить из-за беспокойства от пчел. Позже мне рассказывали, что лет 20 тому назад, здесь на горе был большой лес и жили тигры. Мы пробыли некоторое время на вершине, посидели на большой скале, вросшей в ее северную сторону. Наверху и внизу вершины были два углубления, наполненные водой. Деревья внизу казались совсем маленькими, люди были видны, но узнать их было трудно. На восток открывался чудный вид на цепи гор, идущие вдоль восточной границы Траванкора. На западе иногда был виден блеск океана; в другие стороны открывались дали, насколько хватал глаз. Близко на восток возвышалась другая гора, немного ниже "Мадура Маля", - "Ката Маля". "Ката" - значит ветер. По восточному склону вершины мы сошли на другую, очень каменистую вершину-подгорье, которое находилось приблизительно на половине спуска. Усевшись здесь, мы стали совещаться - поселиться ли мне на этой вершине или на главной. Я высказывал мнение, что мне или другим, было бы не так высоко сюда подыматься, но о. Иоанн, разрешил все колебания говоря: "Селитесь на главной вершине". На очереди стал вопрос о постройках. Приходивший в Патанапурам прихожанин о. Фомы, Георгий, предложил купить его дом. Купить дом, который можно перенести, это значило купить стропила крыши. Мы поехали с о. Фомой осматривать дом. Ехали мы мили три на автобусе в сторону Пуналюра, потом прошли пешком на восток две мили по громадному государственному лесу в деревушку Калюр, окруженную также лесом. Указывая на одно место, о. Фома рассказал, что недавно, идя ночью с огнем, они испугали здесь леопарда. Георгий жаловался на диких кабанов, которые недавно пришли большим стадом и уничтожили половину его рисового поля. В то время недалеко ночевало стадо 25 диких слонов. Встреча с ними не опасна, но бывают слоны-одиночки, нападающие на людей. На лесной дороге мы встречали одиноко идущих подростков детей. Зная законы леса, очевидно, можно безопасно ходить по нему. Рассказывали про одного англичанина-охотника. Устроив сиденье на дереве, внизу он привязывал вола и стрелял в приходивших тигров. Так он убил несколько десятков тигров и продавал шкуры за хорошую цену в Лондоне. Однажды вол оказался украденным. Было высказано предположение, что очевидно какой-то добрый человек сжалился над обреченным на растерзание тиграми волом. Я дал небольшой задаток Георгию за дом, но ни дома, ни задатка никогда не получил. Мы сговорились с о. Иоанном, чтобы он построил мне пока маленький домик. Дня через два он сообщил, что дом готов и что его стоимость 12 анн. На американские деньги это 25 центов, на русские - приблизительно 35 копеек. Двенадцать анн были уплачены за кокосовые листья и веревки. По поручению о. Иоанна дом строили его родственники. Они. из срубленных здесь же столбиков и палок сделали стойки и стропила, обтянули все кокосовыми листьями, и дом был готов. Длина дома была 3 метра, ширина - 2 метра. Вся мебель состояла из двух досок - горбов, служивших мне и кроватью, и сиденьем, и столом. Домик со всех сторон был плотно закрыт кокосовыми листьями, окон не было; входя в единственную дверь, нужно было сгибаться, а стоять можно было только по середине дома. У двух стен крыша спускалась ниже плеч. Пол, конечно, был земляной и на нем, в виде ковра, лежал еще один сплетенный кокосовый лист. От дождей, ветров и солнца, дом этот был достаточной защитой. Отец Фома велел Матэну кормить меня. Он предупредил меня также, что прилегающая местность и гора принадлежат языческому храму жестокой богини Бадра Гали и что со стороны язычников будут на меня нападки, но ничего серьезного опасаться не надо. Я поселился в этой хижине, багаж же оставался в Патанапураме и туда я ходил служить литургии. Хижина никаких запоров не имела, и, уходя, свои пожитки я относил в дом Матэна. В хижине оставались лишь иконки и перед ними лампадка. Вначале никаких орудий и инструментов у меня не было, поэтому физически я не работал. С пищей было довольно плохо; моя жизнь была более или менее монашеская. Приходилось терпеть разные неудобства и бороться с духом уныния, но я никуда не бежал, а переборол все тут же на месте. Первое время, часто целыми группами, приходили индусы смотреть, как я живу. Два старика, например, придя, объяснили, что пришли посмотреть, как это один человек на горе ночью не боится бесов. Как писала Блаватская, индусы верят, что вершины гор - место обитания злых духов. Кроме меня, тогда на горе, действительно, никто не жил. Каждый год, почти половина горы выжигалась и расчищалась для посадки риса и тапиока, повсюду было много небольших деревьев. В местах посадок большие деревья не срубались, а только оголялись от ветвей. При обилии дождей и жарком климате в Траванкоре, оставаясь без обработки, все это быстро зарастало и становилось непроходимой чащей. Для расчистки таких участков в сухое время пускался огонь, все оставшееся от действия огня срубалось, собиралось в кучи и еще раз сжигалось. Место становилось чистым, но масса пней, корней оставались живыми и быстро снова давали побеги. Обрабатывалась земля очень мелко, чтобы кое-как посадить тапиока или рис, и, конечно, урожаи были плохие. Удобрения не давалось. Несмотря на частые и сильные дожди, на горе не было ни одной крыши или шалаша для рабочих. Камни, скалы и пни придавали месту довольно дикий вид. Из растительности обращали на себя внимание, прежде всего розовые деревья. В Индии, кажется всюду, местные правительства объявляли некоторые сорта деревьев собственностью государства и не позволяли их рубить даже хозяевам земли. В Траванкоре при мне сначала такими деревьями были розовые деревья, деревья тик и ещё какие-то. Конечно, собственникам не интересно иметь на своей земле чужие деревья, и они стараются рубить молодняк и, таким образом, не давать расти большим деревьям. Розовые деревья - очень красивые с круглыми, как у березы, листочками, с развесистой короной, иные кривые и дупловатые, другие прямые, здоровые, в два, три фута в поперечнике. Снаружи ствол покрыт толстой корой, хорошо защищающей дерево от огня. Под корой находится белый, мягкий слой древесины, дюйма два толщины, быстро портящейся у срубленного дерева. С возрастом у дерева под белым слоем образуется сердцевина чудного розового цвета, содержащая смолу, которой она защищена навсегда от белых муравьев, и которая хорошо горит, даже только что срубленная. Будучи твердым, это дерево особенно красиво полированное, поэтому из него получаются очень хорошая мебель и другие изделия. Тик - еще тверже и долговечнее, но его цвет грязноватый. Только что сделанная из него вещь, кажется подгнившей. Тика в Индии больше, чем розового дерева, и он еще больше идет на разные изделия. На моем участке розовые деревья были или молодые, или дупловатые и кривые, так как большие, хорошие деревья вырубались и свозились в государственное депо. Из лесных пород на горе, кроме розового дерева, много мареди, тэмпаве и вэна. Эти большие деревья годны для построек и изделий, но не высокого качества. В сухие месяцы деревья частично или полностью сбрасывают листья и одеваются снова с началом дождей. Из европейской флоры я подметил обычную траву пырей - всюду главный корм скота - и ольху. Из животного мира, прежде всего, пришлось обратить внимание на обезьян. Первое время, около меня их были сотни. Особенно утром и вечером целые стаи их лазили по ближним и дальним деревьям, то подымая гам, то тряся ветви при прыжках, то отряхивая семена. Обезьяны - враги большей части посадок, не столько съедая, сколько портя их. Когда тапиока и рис подрастали, нужны были сторожа, лучше всего с собаками. Первые годы моего пребывания на горе крики караульщиков постоянно оглашали гору в нескольких местах. Днем приходилось видеть также красных диких кошек, несколько крупнее домашних. Ночью обезьяны спят, но на смену им, появляются еще больше разного зверья. Постоянно целыми стаями начинают вой шакалы, то вдали, то совсем близко от хижины. При желании их можно видеть и днем и ночью. У меня на горе было много крыс и мышей, портивших урожаи и дома. Было немного зайцев, за которыми очень оригинально охотился сосед якобит Матвей. В темноте он ослеплял их электрическим фонарем и, бесшумно подойдя босиком, бил палкой. Постоянно в церкви жили летучие мыши, которых приходилось в других местах Траванкора видеть днем висящими на деревьях целыми сотнями. Из птиц на горе было много скворцов, галок, обычных и очень крупных воробьев; попадались попугаи и разные другие птицы, названий которых я не знаю. Пока не был вырублен лес, на восточном склоне горы жили дикие куры и голуби. Иногда приходилось видеть птицу, за которой фута в два при полете вьется лентой хвост. На скалистых и каменистых горах было много разных пород змей. Больше всего приходилось видеть зеленоватую змею - "черя", футов до семи длиной. Это что-то вроде наших ужей. Индусы их даже не называют змеями. "Это, - говорят они - "черя", а не змея". Я их не стал трогать. О их приходе в дом или церковь я узнавал по шуму падения икон или чего либо иного, по панике крыс, лягушек, ящериц, разбегающихся во все стороны и спасающих свою жизнь. "Черя" тщательно осматривает все углы и закоулки и уходит дальше. Несколько раз приходили ядовитые кобры с плоской шеей, приходили змеи и других пород. Однажды, в мое отсутствие была убита толстая змея 14 футов длиною. Ее сало было продано за несколько рупий. Два раза мне пришлось видеть на воле больших змей, кажется, питонов, дюйма в три толщиной: одну - недалеко от моей горы, другую - около Ути на Голубых Горах. Раза три, небольшие змеи были в темноте под моими ногами, но Бог меня хранил - обошлось без укусов. Собираясь в Индию, я спросил митрополита Евлогия: "Если я увижу змею, как мне быть?" "Убейте ее", - отвечал владыка. Бить их я лучше всего приспособился мотыгой. Если было неудобно нанести сразу сильный удар, я старался сначала прижать змею у шеи к земле или полу, а затем убить ее уже было не трудно. При выворачивании камней из чернозема приходи- лось находить целые колонии скорпионов разных возрастов. Ящериц на горе было немного, но постоянно дома и в церкви попадались довольно большие, с блестящей, как у окуня, кожей. Нередко они облюбовывали себе место среди моих бумаг на письменном столе или под моей подушкой. Я их не обижал, и мы были мирными соседями. Мир насекомых - богат, но, благодаря соседству океана, он не очень дает себя чувствовать. Почти полное отсутствие комаров и оводов позволяет людям днем и ночью оставаться без одежды. Из нескольких пород муравьев, особенностью тропиков являются термиты или белые муравьи. Размножаясь под землей, они временами тысячами вылетают из незаметных отверстий и, сбросив крылья, расползаются повсюду, строя свои ходы, принося землю по стенам, деревьям, портя и уничтожая сухую траву, деревья, одежду и бумагу. Защита от них - цемент и камень, но все же надо быть на чеку во время их нашествия. Другая порода, более крупных желтых муравьев, свивает в клубки листья кустов и деревьев и тысячами размножается в них. Нечаянно задев такой клубок, я бывал буквально весь облеплен муравьями. Скрючившись и кусая, они стараются как бы сами войти в тело. А кусаются они больно; главное, очень трудно бывает избавиться от этой массы, нападающей со всех сторон, когда ее потревожат. Как всюду в Траванкоре, на горах, в листьях крыш и во всех щелях образуются колонии десятков тысяч жучков-слоников. Они - безобидны; только когда их тревожат, они брызжут чем-то вроде скипидара, от которого немного обжигается кожа и остается острый запах. Они влезают всюду: в волосы, в рот, под одежду, в пищу. Когда у меня менялись кокосовые листья крыш, то вместе со старыми листьями и отдельно мы их выносили целыми корзинами в камни террас. Особо стоит вопрос о мире микробов в тропиках. Из-за микробов, как мне говорили, там нельзя культивировать некоторые растения. В жарком климате микробы способствуют быстрому гниению продуктов, а также болезням людей и животных. На Преображение 1933 года, я получил от о. Фомы документ на один акр земли. После он дал мне еще четыре акра, а три акра - соседний холм, почти на одном уровне с моей вершиной, я сам впоследствии купил очень дешево у соседа, так что у меня было всего восемь акров - около трех наших десятин. По местному масштабу - владение среднего фермера. Некоторое время спустя, мне удалось купить для церкви крышу. Она была поставлена на самой высшей точке горы. Несколько позже были кое-как сделаны невысокие стены из валявшихся кругом камней, престол и жертвенник, и я начал служить в своей церкви. Постепенно, шагах в 20 от церкви, я начал строить себе дом, как и церковь, кое-как. Я не мог строить планы надолго вперед. Всякая случайность могла их нарушить. Просто в порядке монашеского жития, разделял время между молитвой и трудом с верой, что Бог все дополнит лучше, чем я сам. Так все и случилось. В моей первой хижине я прожил около года. Читать дальше
