Главная » 2012»Октябрь»15 » Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
22:53
Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
VII. НА СЕВЕРЕ ИНДИИ
Завершение построек скитка В конце 1938 года от лица всех епископов партии католикоса архиепископу Нестору было заявлено, что они хотят единения, но что пока нужно обождать с завершением этого дела. Проводив архиепископа Нестора, я 9 месяцев у себя в скитке ждал дальнейших событий. Мой дом в это время уже был выстроен, вдоль него была построена веранда, улучшившая его внешний вид и сделавшая самый дом более удобным. Для меблировки дома послужило красное дерево с моей же горы. Немало было сделано и для улучшения хозяйства: были посажены плодовые деревья, которые разрослись и стали приносить плоды; в 1939 году представился случай прикупить еще три акра земли, занимавших восточную часть вершины с прилегающими склонами, и все это стоило что-то около 50 рупий. Это место, откуда могли меня беспокоить на вершине, и, так как у меня была мысль устраивать монастырек, то нельзя было упускать случая купить этот участок. Таким образом, у меня теперь там оказалось 8 акров. Поскольку сирийские епископы сказали, что с единением нужно обождать, то я жил и работал в своем скитке. Однажды после долгого перерыва я повстречался с католикосом, и он стал говорить мне, чтобы я написал своим, чтобы теперь же объединить Церкви. Почти сразу после свидания с католикосом я поедал к ним на праздник, где застал всех епископов его партии и они тоже стали уверять меня, что теперь как раз время нам объединиться. Я обещал писать, но высказал опасение, что, если раньше было трудно получить ответ из Европы, даже после визитов трех епископов, то теперь во время войны и при болезнях митрополита Евлогия мало надежды, чтобы там стали заниматься этим вопросом. Прошел год, но ответа на это пожелание не последовало, затем Париж и вся Франция в мае 1940 года были заняты немцами, и я на 5 лет был отрезан от своей митрополии. За это время я продолжал улучшать свое хозяйство; уже капитально строил церковь; вершина горы у церкви и дома была очищена от камней, многие из которых были взорваны; и место приняло культурный вид. Одновременно я продолжал бывать и у друзей - православных сирийских христиан, но в то время, как раньше мне приходилось сильно действовать для их единения с нами, теперь нужно было добиваться от своих, чтобы христиане южной Индии были приняты в общение с нашей Церковью. В Индии, в сущности, мое дело было закончено.
Русские в Индии Война 1940 года вызвала две волны эмиграции русских в Индию: одну - со стороны Персии, другую - с востока, из Китая и Малайского архипелага. Главные и наиболее стабильные группы русских были в Калькутте и Бомбее. По временам появлялись колонии и в других местах. Отдельные семьи и люди были разбросаны по всей Индии. Так, в первые годы, Кириченко сообщил мне о приезде беженцев из Сибири и просил приехать для совершения рождественских богослужений. Беженцев оказалось около 50 человек, нашлись певчие и чтецы, так что я чувствовал себя с ними, как где-то в России. Они рассказывали о невероятно тяжелых условиях жизни в сибирских деревнях, о гонениях на религию. Проходя через пустынные снежные горы Памира, они видели тысячи погибших беглецов, стремившихся к свободе. Говорили, что многие русские женщины, перешедшие границу, попали к разным азиатам. Кричащим о вражде к большевизму и о своем патриотизме, нужно было бы что-либо сделать для оказания помощи таким беглецам, но помощи мало приходилось видеть. Одну группу в 100 человек молодых людей, пришедшую в Индию, англичане выдали обратно в советскую Россию, а крестьяне, беженцы из Сибири" скоро уехали в южную Америку. Другой раз Кириченко, сообщив о приезде цирка с русскими артистами, вызвал меня в Бангалор. Прямо с вокзала я попал на представление в цирке, после того, как 25 лет не бывал на подобных представлениях. Больше всего пришлось бывать в лагере Колопур, миль 300 на юг от Бомбея. Направил меня туда англиканский епископ Бомбея по просьбе архиепископа Саввы, обслуживавшего православных беженцев из Польши. В этом лагере англичане сосредоточили почти 5.000 поляков, выпущенных во время войны из России, из которых три четверти составляли барышни и одинокие женщины. Они пробыли там около пяти лет. Говорили, что среди них имеются и православные, и называли цифру 400, 600 и даже 1000 человек. Я живал там и совершал богослужения, но православные определенно были терроризированы, и большинство их боялось ходить в русскую церковь. Бывало, что во время службы, бросаемые в церковь камни, стучали о ее стены, а однажды следом за мной катились камни по дороге. В этом лагере я чувствовал себя, как в сумасшедшем доме. По окончании войны большинство этих беженцев было отправлено в советскую Польшу. Среди разбросанных по всей Индии русских были техники, инженеры, несколько докторов, немалое число танцовщиц, танцоров, музыкантов, поваров, парикмахерш и представителей других профессий. Было несколько русских жен англичан, еще больше вышедших замуж за индусов, как христиан, так и магометан. Вторая волна беженцев была с востока; там было много моряков, детей было мало, в семейных же делах - масса непорядков. Я со всеми ладил, всех навещал, совершал для них службы; они меня материально поддерживали, и так я существовал. Во время некоторых поездок я зарабатывал больше обычного и потом жил и строился на своей горе, иногда писал знакомым, что нуждаюсь в средствах для очередных работ, и мне помогали. Особенною, но думается, в то же время и характерною в эмиграции, была семья полковника Владимира Александровича Хабарова. Во время революции он находился не то с батальоном, не то с полком в Персии, а Т. Решетняк - был у него вахмистром. В Индию он приехал с женой Верой Ильинишной и двумя сыновьями Игорем и Олегом. Говорили, что он привез немало денег - называли сумму в 40.000 рупий. Поселилась эта семья в португальской колонии Гоа, на полпути от Траванкора в Бомбей. Правительство дало ему 300 акров земли, миль 20 от океана и от границы Индии. Гоа - португальская колония со своим управлением, поэтому, переезжая из Индии в Гоа и обратно, приходилось выполнять обычные формальности, как при переезде из государства в государство. Земля Хабарова находилась у железной дороги, в миле от маленькой станции Калей - место это мало населенное, но в нем имеется богатый мир диких животных. Свою собаку они приучили не выходить одной из дома, так как несколько собак уже было унесено пантерой, подстерегавшей их здесь же из-за угла. За 5.000 рупий подрядчик построил им небольшой, но хороший дом. Старшему сыну Игорю они дали среднее образование. У Хабаровых был план обрабатывать землю и засаживать ее, главным образом, сахарным тростником, но для этой культуры приходилось делать затраты, цена же на сахар настолько была низка, что работа не приносила дохода. Кроме того, они были бессильны охранять посадки от многочисленных диких кабанов. Впоследствии у них был только небольшой огородик и несколько плодовых деревьев. Со временем запас денег иссяк, но к этому времени их сын Игорь закончил образование и поступил старшим рабочим в железнодорожную мастерскую в Бомбее. Он начал посылать немного денег родителям, и на это они жили. Я любил приезжать в их совершенно особый мир дня на три. Они угощали меня кое-чем из своего хозяйства, кое-что докупали на местном базаре, все очень экономно и для нового человека необычайно, как необычайны были их рассказы и жизнь. Кроме диких кабанов там водились и другие дикие звери и животные, на которых Хабаровы охотились. - "Приходилось - говорили они - убивать буйволов тонны полторы весом каждый. Отрезав небольшую часть туши, остальное мы оставляли в лесу. Жаль из-за куска мяса, убивать громадное животное, которое доверчиво подпускает к себе охотника". Жена полковника Хабарова - Вера Ильинишна, небольшого роста, всегда ходила в трусиках, совсем, кажется, забыв о другом обществе, живя только с мужем и сыном. Они выработали свою философию - что жизнь здесь спокойная и что не следует стремиться к чему-либо иному. Дав сыновьям русские имена Игоря и Олега, они остались русскими патриотами, православными, но, как и большинство, не особенно ревнующими о религиозной жизни, хотя, когда я приезжал и служил у них литургию, они всякий раз исповедовались и причащались. Сначала я разделял их философию, но годы шли, и Олег из молодого человека превратился в мужчину высокого роста. Он кое-чему учился дома, сам Хабаров, как говорили, был хорошим офицером, и Олег - копия отца - выявлял смышленость и иные положительные черты характера. Напрактиковавшись, он стал чем-то вроде кузнеца для своих черных соседей. Игорь - копия матери, неважного здоровья, в Бомбее вел какой-то уединенный образ жизни. Много раз, и подолгу живя там, я его никогда не видел. Олег был более общительным. Говоря о нем, полковник высказывал мысль, что их здесь тройка, которую нельзя разделить. - "Одному нужно ходить и ездить по делам, дома же кто-нибудь должен оставаться с женой". "Жениться - говорил он - я Олегу не позволю". Вообще сочувствуя их оригинальной жизни, я, все же, говоря об Олеге, указывал, что ему нужно бы дать какой-нибудь здоровый выход. Судьба их сыновей - один из многих примеров затруднений молодого поколения в эмиграции. Время покажет, что с нижи будет дальше. В начале 1944 года мне пришел денежный перевод; из Калькутты с припиской: "Вы засиделись там у себя в Траванкоре, приезжайте сюда, мы хотим слышать вашу службу". Я поехал, и с тех пор уже ни одного Рождества и ни одной Пасхи не был дома. Когда я прибыл в Калькутту, там было человек 80 православных русских. Около семейства Хорьковых образовался небольшой хор, было два общих собрания, на которых был избран староста и церковный совет, сговорились делать церковные взносы, армяне предоставили нам для богослужений свою вторую кладбищенскую церковь. Но скоро обиженный неосторожной фразой регентши староста, Др. С. Соловово, перестал исполнять свои обязанности и все дело расстроилось. В Бомбее русских было меньше, но дело там пошло лучше. Тут была одна действительно религиозная душа - вдова матушка-архиерейша П. Смелова, лет 70, любившая и знавшая службу, как хороший псаломщик. Благодаря, главным образом, ей, я дважды в год ездил из Траванкора в Бомбей и Калькутту, и затем дважды посещал Дели и крестил ее внучат - детей ее дочерей. В 1946 году П. Смелова скончалась, и ее заменила старшая ее дочь, не так хорошо, как она, но все же знавшая церковную службу. Сначала покойная матушка, а затем ее дочь, в лучшей части Бомбея - Калаба снимали квартиру, сдавая жильцам комнаты со столом, и этим существовали. Их дом был одним русским центром в Бомбее; вторым русским центром был лучший отель города "Тачма Гал", где русская Татьяна Стивенсон с Джаком имели парикмахерскую. У них было до 30 парикмахеров, парикмахерш и служащих, и зарабатывали они больше всего на завивке дамских волос. У Стивенсон я жил большей частью недели по две в каждый свой приезд, служа преимущественно в армянской церкви, а иногда в морской англиканской. В Калькутте русские сосредоточивались частью вокруг семьи Хорьковых, частью - "300 Клуба", лучшего в городе, где секретарем был Борис Лисаневич. В этом переполненном городе мне было очень трудно и неудобно с квартирой, кроме того, там во мне не было особенной нужды, так как имелась греческая церковь со священником. Однажды, в полуденные часы, в сильную жару я поехал на противоположный край города и довольно долго оставался на солнце, которое только по временам закрывалось легкими облаками. Почувствовав, более обыкновенного, головокружение, я поторопился отправиться домой. Ехать пришлось около часу; туман в голове настолько усилился, что я, как во сне, едва добрался до дому, сразу же лег спать и проспал 21 час, просыпаясь на несколько минут. Видимо это был солнечный удар, прошедший для меня благополучно. Насколько я хорошо чувствовал себя в Бомбее, расположенном у моря, настолько плохо - в Калькутте, находящейся в дельте громадной реки Ганг. Кругом Калькутты, больше, чем на сотню миль, тянется низкое сырое место с рисовыми полями. Летом там бывает очень жарко, в зимние же месяца снега и мороза не бывает, но около Нового Года - прохладно и нужна осенняя одежда. В Траванкоре в первые годы моего пребывания жил русский Николай Владимирович Дорофеев с женой и тремя дочерьми подростками. Сначала в горах Траванкора он строил туннель для электрической станции в, Муннаре, а затем заведовал всей этой постройкой. Немного позже там же поселился казак Николай Сергеевич Юрьев тоже с семьей и маленькими детьми. Сначала он фабриковал картон из рисовой соломы - это его выдумка - потом же, узнав, что японцы из той же рисовой соломы делают пиво, он долго производил опыты и, наконец, изобрел способ его приготовления. По его словам анализ показал, что его пиво лучше японского. Юрьев начал производить также и виноградное вино, которое, как и пиво, во время войны было дорогим и производство которого обещало хороший доход. Кроме него, в Бомбее один русский заготовил полторы тысячи галлонов виноградного вина, другой - 11.000. Индусы прямо не запрещали им производить вино, но, в конце концов, уже готовое вино не позволили продавать. Не знаю, чем это у них кончилось. Много раз Н. С. Юрьев присылал мне 5 рупий, приглашая то на требу, то просто приехать к нему. Я приезжал, большею частью служил молебен, иногда вечерню или литургию в церкви сирийских христиан и проводил у него три дня. Временами нас с ним было только двое русских на всем юге Индии, и мы пользовались возможностью поговорить о России, об эмигрантах, о своеобразной обстановке, в которой мы жили. На далеком севере Индии, в Гималаях жил, рисовал и писал свои мистические книги Рерих. Ни с ним, ни с его сыновьями мне не пришлось встречаться. Я обменялся с ним двумя-тремя письмами; но в Дели в университете мы служили вместе с его секретарем Шибаевым и от него я слышал о поместьях Рериха в Гималаях и его жизни и деятельности. Гостьей раджей Траванкора и Кочина была княгиня Мария Павловна. Я виделся с нею и с ее секретаршей, дочерью Зароченцева, раза два. У меня было намерение через княгиню Марию Павловну порасшевелить русских в Индии и повсюду, чтобы они больше содействовали моей работе, но кн. Мария Павловна интересовалась раджами и писанием своей книги, дело же миссии ее не интересовало. От одного из летчиков, привезших в 1946 или 47 году русскую миссию в Дели, во главе с академиком Павловым, я впервые узнал о моей родине - городе Петрозаводске. Он рассказывал, что во время войны летал над Петрозаводском и что там были сильные бои и город очень разрушен. Рассказывал он, как оборонялась Москва от немецких аэропланов, благодаря чему немцы не смели летать туда, как было отбито немецкое наступление в центре России в июле 1943 года. Говоря о заграничных театрах и кабаре, он указывал, что заграницей чем неприличнее выступление танцовщиц, тем публика больше беснуется от удовольствия. "Для нас, русских, это - гадость - сказал он, и в подтверждение своего возмущения в сердцах плюнул в сторону. "У нас на родине - говорил он - этого нет; нам этого не надо". Приезжая в большие города Индии, я постоянно встречался с русскими музыкантами и танцовщицами и знакомился с прозой их профессии. Все они получали хорошее жалование, комнату и стол в отеле, в котором выступали. Контракты заключались больше всего на пол года, и иногда на год. Хорошо, если окончание одного контракта совпадало с началом другого, но плохо - если получались перерывы. При заключении нового контракта спрашивают, где человек жил и чем занимался после последнего контракта, и ни в коем случае нельзя поступать на работу после первоклассного отеля в отель рангом ниже: после этого снова в хороший отель уже не возьмут. Перерывы в работе часто поглощают прежние заработки. Знал я двух танцовщиц, повредивших себе ноги; одна поступила на хорошую службу по снабжению государства продовольствием, другую - последний раз видел больной. Более печальная участь была двух молодых женщин, оказавшихся слабыми танцовщицами. Одна, бывшая столичная первоклассная балерина, переживала, по-видимому, очень тяжелое время, когда поняла, что ей пора бросить свою профессию. Как раз религия и священник могли бы помочь ей более безболезненно перебороть трудности примирения с неизбежным законом времени, но она шла более мучительным путем, не находя сил подняться над земным. К счастью, она вовремя довольно удачно вышла замуж.
Поездки по Индии К концу войны мой скиток стал довольно благоустроенным, но хозяйство требовало забот и одного Самуила уже было недостаточно. Дело единения церквей не двигалось вперед - требовало просто ожидания, мне же нужно было навещать русских и, я ездил по Индии, все больше и больше знакомясь с этой страной. Чаще всего приходилось ездить из Траванкора в Бомбей и Калькутту, и эти маршруты мне были хорошо известны. Самые живописные места - остров Цейлон, Траванкор, Кочин и дальше на север до Гоа. Индия известна своими муссонами; полгода, с конца мая и до конца ноября, ветер дует с юго-запада и несет много дождей на Малабарское побережье, которое и отличается чудной растительностью. Еще больше дождей в Ассаме - северо-восточном горном углу Индии, - и несколько меньше в Кашмире. Другие части Индии орошаются слабо, и там земледелец, засеяв свое поле, не знает, принесет ли ему земля плоды или урожай погибнет от засухи. Кроме гор на Малабарском побережье, на северной границе Индии расположен самый большой в мире горный хребет - Гималаи. Большая часть Индии - равнины, есть и холмистые места с редкими деревьями или небольшими участками мелкого леса. Климат в южной части Индии - жаркий, и даже в декабре и январе бывает жарко. Прохладно бывает только, когда в летние месяцы сильные ветры несут массу влаги с океана. С конца декабря по конец мая дует сухой ветер с северо-востока. В Калькутте в зимние месяца нужно носить осеннее платье; в Дели зимой температура подходит близко к нулю, но мороза не бывает и, круглый год под открытым небом цветут цветы. Немного севернее, в Лагоре, бывает снег и мороз, а еще севернее, в горах Кашмира - снежная зима. В Гималаях я бывал немного на север от Калькутты, в Калимпонге, недалеко от которого находится дачное место калькуттских жителей - Даржилинг. Несколько севернее Даржилинга и Калимпонга - самая высокая гора в мире Эверест. Во время моей поездки в Калимпонг стоял туман, и мне не пришлось ясно видеть дали; только один раз, когда на повороте дороги туман рассеялся, моим глазам предстала незабываемая картина: в необозримой дали я увидел громадную, белую с синевой льда, высоко подымающуюся в небо гору. Калимпонг - торговый город, ведущий торговлю с Тибетом. Видел я караваны маленьких горных лошадок, пришедших из тогда еще нетронутого культурой Тибета, с его продуктами и такие же караваны, отправляющиеся обратно в Тибет с товарами Индии. Жители Тибета - невысокого роста, ярко монгольского типа. Мои обычные маршруты были: Траванкор - Бомбей или Калькутта, Бомбей - Калькутта, Бомбей - Дели и Дели - Калькутта. Несколько раз ездил я из Траванкора и на остров Цейлон в Коломбо. Из Траванкора прямой путь в Бомбей - морем, но, чтобы дать заработок железным дорогам, англичане не разрешали пользоваться дешевым морским путем. Мне приходилось ездить больше всего из Траванкора в Бомбей и обратно. Морской путь не налажен и очень неудобен для сообщения. Я ездил и этим путем, но чаще другими маршрутами, которых у меня было три: первый - самый длинный, но скорый и удобный - через Мадрас, где была единственная пересадка и недолгое ожидание. Но мне больше нравился второй путь: в Котайяме я садился в моторный бот, который по закрытым с океана прибрежным водоемам привозил в Ернакулам, столицу Кочина, на конечную станцию железной дороги. В Коимбаторе была пересадка на местную железную дорогу, по которой поезд на рассвете подвозил к подножию Голубых гор. Тут опять была пересадка на горную узкоколейку на ст. Метрополитэн. У подножья гор на равнине бывает жарко, но здесь в горах поезд начинает делать один за другим повороты, подымаясь как по лестнице; с каждым поворотом подножье гор уходит все ниже и ниже, горизонт расширяется, температура становится прохладнее. К полудню поезд приходит в Утикоманд, на плоскогорье высотою около 6.000 футов с всегда прохладным климатом. Там нужно пересесть в автобус, идущий на Майсор. Сначала поезд идет миль 30 по холмистому плоскогорью, в оврагах которого растет лес и текут ручьи. Холмы покрыты вечно зеленой травой, это - корм для скота, но жителей на плоскогорье мало. Почему? - Это я узнал позже. Про Голубые горы с их оригинальными жителями - тодами и баргами - писала наша соотечественница Блаватская в книге - "В горах и дебрях Индостана". Не здесь ли место для русского миссионерского стана в Индии? - была у меня мысль. Проехав плоскогорье, автобус опять по изгибам крутого спуска, съезжал в жаркую лесистую равнину и вечером приезжал в Майсор. В Майсоре в ожидании поезда, нужно было ночевать, но мне приходилось бывать там и днем. Я любил проводить день в этом чисто индусском столичном городе с чрезвычайно живописным дворцом Раджи; тут есть и зоологический сад, в котором я бывал, когда было время. В этом зоологическом саду, единственный раз в моей жизни, я видел 40 ярко зеленых кур. Приехав в следующий раз и не найдя их, я узнал, что была эпидемия и что все зеленые куры пропали. Видел там также оленей, величиною с кошку. В 12 милях от Майсора есть большая электрическая станция с громадной плотиной. Благодаря своему дешевому электричеству, город Майсор вечером хорошо освещен. Обширное, украшенное арками и светящимися по вечерам фонтанами, хорошо выравненное место около дворца придает особый характер этой части города. Торговая часть этого города застроена довольно хорошими каменными домами, но все в духе индусской культуры. На обширных полях этой части Индии культивируется много земляных орехов. Купив однажды фунт этих орехов в Майсоре, я заплатил раз в 20 дешевле, чем они стоят в Америке. Из Майсора в Бомбей идет железная дорога через Пуну. Третий путь - как будто короткий, но требует больше времени, нежели другие. От Кочина есть железная дорога на север, прямо по направлению к Бомбею. Проехав до конечного пункта - города Мангалора, приходится на автобусе пересекать очень гористую местность, чтобы продолжить путь на север снова по железной дороге. В Мангалоре тоже приходится ночевать. Однажды приехав туда в очень жаркий день, я стал спрашивать, где я могу поесть и попить; в двух указанных местах оказались только мясные блюда, и тогда меня провели в лавку, где пьют "тоди". Здесь оказалось обилие вегетарианских блюд и рыбы. Вдвоем с компаньоном мы выпили две бутылки "тоди" и почувствовали легкое охмеление. Оказывается "тоди" довольно распространенный хмельной напиток в местах, где растут кокосовые пальмы; в цветах пальмы делаются надрезы и под ними ставится сосуд для сбора сока, соку же натекает за ночь несколько бутылок. Когда собирают сок с пальмы таким способом, то эти пальмы орехов уже не дают. На вид этот напиток довольно мутный, сладковатый; доктора советуют пить свежий сок, содержащий в себе много витаминов и питательных веществ. Благодаря сахару и другим веществам, этот сок скоро начинает бродить, и дня через три получается "тоди", содержащий около 8% алкоголя. После езды на автобусе по горной местности с необыкновенно крутыми склонами, заросшими лесом, нужно ехать по железной дороге, по Деканскому плоскогорью, на восток, вдоль гор, идущих с юга Индии к Бомбею по морскому берегу. Здесь выпадает много дождя. Реки, текущие с этих гор на запад, в море, короткие и большого значения не имеют, так как, кроме потоков с гор, прибрежная полоса насыщена влагой от дождей. На восток же, с тех же самых гор реки текут через весь, полуостров в Бенгальский залив, где дождей не достаточно и, где искусственное орошение играет громадную роль в земледелии. На севере Индии течет с Гималайских гор много рек, имеющих для страны громадное значение. Вдоль подножья гор, благодаря этим потокам, много рисовых полей, дающих хороший урожай. Кажется, самую большую жару, мне пришлось испытать по дороге из Калькутты в Бомбей, около Нагпура. Уже с утра чувствовалось, что будет очень жарко днем, и я решил не пить, так как выпитая влага быстро с потом проникает в одежду и жажда утоляется ненадолго. Жара была действительно сильная; высунув руку из окна идущего вагона я не почувствовал никакого охлаждения; как из печи, ударял горячий воздух. До введения искусственного охлаждения жилые помещения охлаждались при помощи поливания водой вывешенных материй или циновок; также поливали водой и пол. При мне в Индии в благоустроенных помещениях для охлаждения пользовались фенами - электрическими моторчиками с пропеллерами, создающими ветер. За исключением горных местностей, кажется, всюду виды Индии похожи друг на друга - бедные деревни и бедная природа. Во время поездок мне особенно хотелось узнать, имеется ли у индусов интерес к России и ее религии; интерес у них несомненно есть, но больше к ее политической и экономической жизни; есть интерес и к религии, но о ее сущности их представления очень смутные, и их удовлетворяют официальные заявления, что в России свобода Церкви и что она живет там нормальной жизнью. При разговорах о религии, особенно образованные индусы, говорят о своем убеждении, что все религии одинаковы и хороши. Русские, вне Индии, интересовались теософией, на месте Индия, кажется, исцеляет от теософии, но почему-то вызывает интерес к "йогам". Правда, видно, что люди, проявляющие этот интерес не особенно глубокие в религиозных вопросах, и их интересуют физические упражнения, обещающие какие-то необыкновенные достижения.
В университете в Дели Внимательно ловя касающиеся меня вести с разных концов своего обширного прихода, я обратил внимание на большое количество индусов в Дели, желавших изучать русский язык. Когда я был там в начале 1947 года, то узнал, что в университет не принимают всех желающих изучать русский язык из-за недостатка учителей. Тот же вопрос я изучал и в Калькутте, где и мог бы обосноваться, но тут мне всегда бывало трудно и с климатом и с квартирой, кроме того, работа предвиделась не такая широкая, как в Дели. 10 февраля я еще раз приехал в Дели и сразу же был принят штатным лектором русского языка в Русский Отдел Университета. Мне представлялось, что, кроме знания русского языка, появятся также вопросы о русской культуре и религии и мое место здесь. Первое время у меня не было своих классов, и я два с половиной месяца только помогал и знакомился с делом перед трехмесячными летними каникулами. Кроме летних каникул, в Индии есть еще каникулы с 16 сентября по 12 октября и с 23 декабря по 8 января. Главой Русского отдела был Владимир Анатолиевич Шибаев. Пришлось убедиться, что и сам Шибаев и вскоре после меня принятый Александр Константинович Крыжов - учителя без надлежащей подготовки и, хотя преподавание языка - не трудное дело, дефектов в преподавании и организации было много. Почти сразу же, после моего поступления в университет на службу, в городе начались беспорядки, прерывавшие занятия. Изучающими русский язык были частью студенты других факультетов, частью учащиеся в высших учебных заведениях Дели и около половины состава - чиновники и люди разных профессий. Классы могли быть или до 10 часов утра, так как позже учащимся нужно было бывать на их основных занятиях, или вечером, когда все были свободны от работы. Беспорядки не позволяли студентам приезжать, особенно по вечерам, и часть отставала, а часть и совсем оставила занятия в университете. После 15 августа, когда происходили особенно сильные беспорядки вблизи и в самом университете, сначала совершенно исчезли студенты-магометане. Немного раньше, ни с кем не советуясь, Шибаев настоял в Совете университета на обязательном требовании посещать минимально не 60%, а 15% лекций, для допущения к экзаменам. После вошло в выработанную программу задавать слишком большие уроки, одолеть которые могли только студенты выдающихся способностей и имеющие много времени; более слабые и занятые должны были оставить университет, и, таким образом, к 1948 году на втором курсе осталось всего человек 30 более или менее успевающих. Я был разочарован, заметив, что почти не проявлялось интереса к вопросам русской культуры и, тем более, к вопросам религии. Правда, в конце 1947 года образовалась "Университетская Русская Ассоциация", ставившая себе целью изучение русской культуры; Шибаев, родом из западного края, Прибалтики, с сильно не то латышскими, не то литовскими чертами характера, нервный, всего боящийся, едва ли мог много сделать для знакомства индусов с русской культурой, как и Крыжов. Скоро выяснился и вопрос о целях изучения индусами русского языка. Как раз во время моего пребывания в университете, ожидалось учреждение советского посольства в Индии, которое затем и появилось с большим штатом служащих. Некоторые студенты говорили, что просто хотят знать русский язык, доктора и специалисты высказывали желание быть в курсе советской науки в своей области, большинство же надеялось получить службу в советском посольстве в Дели или в индийском посольстве в Советской России. Была надежда на торговые дела с Советской Россией, при которых понадобятся люди, знающие русский язык. В посольство из Советской России было привезено 500 служащих, которые держались изолированно, но иногда с ними приходилось встречаться. Однажды студенты нашего отделения устроили митинг и пригласили на него советского посла Новикова и первого секретаря посольства. Как известно, 15 августа 1947 года Индия получила независимость, на несколько месяцев раньше, чем было обещано. Получив независимость, Индия установила связь с соседкой - Советской Россией. Молодой университет в Дели расширялся и благоустраивался, Русское же отделение строилось и организовывалось сызнова. Кроме отдела по изучению русского языка, предполагалось открыть и другие отделы. В Дели мне пришлось пережить историческое время получения Индией независимости и убийство Ганди. Об этом можно более полно и точно узнать из индусских источников, поэтому я лишь кратко опишу свои впечатления очевидца. Столица Индии - Дели - имеет своеобразное расположение - есть Старое Дели, когда-то окруженное стеной, от которой осталось несколько ворот, без правильной планировки, со старыми зданиями - это типичный старый индусский город. В Новом Дали есть много современных магазинов, но главная торговля сосредоточена в многочисленных лавках Старого Дели с его узкими улицами, некоторые из которых подчас бывают настолько запружены народом, что по ним трудно пробираться. Есть улочки, представляющие собой один лишь тротуар между двумя рядами многоэтажных домов, вдоль которых тут же бежит ручей сточной воды. В эти улочки солнце почти не заглядывает, и жители, если не выходят на солнце, имеют более светлый цвет кожи. Новое Дели расположено милях в трех-четырех от Старого Дели. Оба города соединены хорошим шоссе, проходящим мимо старой крепости Красного Форта, построенной из красного камня. Новое Дели хорошо распланировано, с широкими улицами, новыми современными домами. Правительственные здания свободно и красиво расположены на обширной местности, в противоположной стороне от Старого Дели. Университет занимает тоже обширную площадь, но не у Нового, а за Старым Дели, и, чтобы проехать от правительственного здания в университет, нужно проехать Новое Дели, а затем Старое, - всего около 10 миль. Место для храма науки выбрали в стороне от городского шума. Отдаленность университета от Нового Дели, затруднявшая его посещение в нормальное время, не позволяла студентам во время беспорядков вообще приезжать, и часто вечерних классов не было по несколько дней. Преждевременная независимость была дана Индии после короткого предупреждения и застала индусов как-то врасплох. Дели и весь северо-запад был охвачен гражданской войной между индусами и магометанами; вернее это была не война, а грабеж и избиение большинством меньшинства. Были разговоры о плане магометан захватить Дели. В столице имелось недостаточно полиции и почти не было войск. О плане магометан узнали сикхи, нечто вроде наших казаков и кавказцев, имеющие при себе всегда оружие; сговорившись, они напали дружно на магометан и перебили несколько тысяч, так что долго магометан нигде не было видно. Декан нашего факультета, профессор Кареши, живший на территории университета, был за полчаса предупрежден о нападении на магометан. Скрывшись с семьей, он спасся, квартира же его была разгромлена. Правительственное сообщение называло скромную цифру убитых в Дели, молва же говорила о 6.000. В прилегающей к университету части города, отделенной от него открытым полем, с наступлением вечера начинались крики, стрельба и пожары. Наше Русское Отделение находилось в бараке; в другом бараке с целым рядом комнат, где никого не было, две комнаты занимал я, устроив в одной из них церковь. Иногда вблизи меня просвистывали пули, но все обошлось благополучно. Начиная с августа и до конца года, продолжались отдельные убийства и непорядки, после которых вводился полицейский час, и тогда вечерние классы отменялись. Однажды, проезжая по площади города, я видел, как полицейские возились у повозки, в которой был другой полицейский, весь залитый кровью. Наша преподавательница Бурлина, проходя по Старому Дели у Кашмирских ворот, обратила внимание на погрузку в грузовой автомобиль чего-то завернутого в материю; присмотревшись она увидела, что это была целая груда человеческих трупов. Больше месяца всякое сообщение с Дели и с другими местностями оказалось нарушенным и были сильные затруднения с продуктами, топливом и с вывозом из города нечистот. В Пакистане началось избиение индусов и их бегство оттуда в Индию, индусы же в свою очередь били и грабили магометан, а те бежали в Пакистан. Рассказывали, что в это время вырезались целые города и деревни. Было много случаев, когда полностью нагруженный народом поезд, обычно до 5. 000 человек, в дороге останавливался большой вооруженной толпой, и все едущие вырезывались и выбрасывались на насыпь. Скоро толпы беженцев заполнили Дели; рассказывали о многих убитых, раненых же не было видно, так как говорили, что, если били, то били на смерть. Всего убитых было около 500.000, переселилось же около 8 миллионов, по 4 миллиона в ту и другую сторону. Со временем установился больший порядок, а беженцы шли караванами по 40-50 тысяч под военной охраной. Во время избиений было похищено много молодых женщин, которых затем правительства долго разыскивали и возвращали родным. Несмотря на большое количество убитых, переселенных и разоренных, отмечалось, что от всего этого пострадал лишь небольшой процент населения многолюдного государства. Приблизительно в это же время началась война в Кашмире, на долгие годы нарушившая мир в этом крае Индии. В умиротворении вражды магометан с индусами, удивительно большую роль сыграл Ганди. Начав свою голодовку, он сначала в Калькутте и соседних с нею местностях, а затем в Дели и повсюду быстро остановил взаимную вражду. В борьбе с англичанами за независимость Индии Ганди был общепризнанным героем. После получения независимости и газеты и молва говорили, что убийства и вражда, главным образом, идут со стороны магометан и что миллионы народа бежали, бросая все и действительно спасая только жизнь. Говоря о мире и сожительстве, Ганди убеждал никуда не уходить, а убежавших возвращаться обратно. Этим он стал оперировать жизнями и имуществом людей. Незадолго до его убийства пришлось слышать, как говорили, что нужно убрать Ганди и потом хорошенько разделаться с магометанами. При организации национального индийского правительства Ганди не вошел в него, С первых дней независимости и до последних дней своей жизни он жил в Дели. Каждый вечер Ганди сначала вместе с народом, которого собиралось до 5. 000 человек, молился, а потом говорил речь, освещая вопросы современности. Принимая какие-нибудь решения, правительство постоянно советовалось с ним, и его мнение имело громадное значение. 30 января 1948 года Ганди пал жертвой фанатизма, будучи убит секретарем крайней национальной партии - Наряянен Годен, который после вечерней молитвы подошел к Ганди и в упор несколько раз выстрелил из револьвера, после чего Ганди через 20 минут умер. Ганди сожгли на окраине Старого Дели, и его пепел был развезен по священным местам Индии. Во время его сожжения я ездил в город - он был пуст, так как около миллиона человек пошло на сожжение Ганди. Насильственная смерть подняла авторитет Ганди еще выше, его заветы надолго будут чтиться его соотечественниками. Если разобраться в учении Ганди, жизнь Индии должна быть реорганизована с самых основ. Так известно его учение о простоте жизни, о необходимости всем трудиться, особенно высоко его учение с призывами к правде, добру, любви, о равенстве, об уничтожении каст. Его же учение, что все религии равны и хороши. Особенно замечательно его учение, строго проводившееся в жизнь - о пассивном противлении злу, борьбе ненасилием, заключавшейся в гражданском неповиновении и несотрудничестве. Среди вождей первой половины XX века Ганди, безусловно, занимает совершенно особое место. В то время, как Гитлер, Муссолини, Сталин широко пользовались насилием и часть из них, взявши меч, от меча погибла, оставив по себе недобрую память, - Ганди, действуя в языческой стране, гуманными методами вывел свою громадную родину на путь свободы, построив фундамент для здорового развития ее в будущем. Нам, русским, постоянно ведущим борьбу за религию и государственность, должна быть поучительна идеология Ганди. В 1920 году им была написана статья "Доктрина Меча", в которой он говорил: "Я твердо убежден, что, если бы оставался один выбор между трусостью и насилием, я рекомендовал бы насилие... Я скорее предпочел бы, чтобы Индия прибегла к оружию для защиты своей чести, нежели чтобы она из-за своей трусости оказалась или осталась беспомощной жертвой своего собственного бесчестия. Но я считаю, что ненасилие несравненно выше насилия и что способность прощать благороднее стремления наказывать... "Милосердие украшает солдата. Однако воздержание от насилия является прощением лишь тогда, когда есть сила для наказания. Оно бессмысленно, когда его симулирует беспомощное существо... Мышь едва ли прощает кошку, когда позволяет ей разорвать себя на части... Но я не считаю Индию беспомощной, я не считаю себя беспомощным существом. Пусть меня не поймут превратно. Сила поражается не физической мощью. Она поражается несокрушимой волей... "Я не фантазер. Я считаю себя практическим идеалистом. Религия рассчитана не только на риши (риши - пророки, религиозные учителя индусов) и святых. Она рассчитана также на простых людей. "Ненасилие является в такой же мере законом для людей, в какой насилие является законом для зверей. В звере дух спит, и он не знает никакого иного закона, кроме закона физической силы. Достоинство человека требует, чтобы он повиновался высшему закону - силе духа. "Поэтому я решил обратить взоры Индии на древний закон самопожертвования. Ибо движение статьяграхи (сатьяграхи - пассивное сопротивление) и его следствия - несотрудничество и гражданское сопротивление - является не чем иным, как новым наименованием закона страдания. "Риши, открывшие закон ненасилия в разгар насилия, были более великими гениями, чем Ньютон. Они были более великими воинами, чем Веллингтон. Познакомившись с употреблением оружия они поняли его бесполезность и стали внушать измученному миру, что его спасение придет не через насилие, а через ненасилие... "Ненасилие в действии означает сознательное страдание. Это не есть покорное подчинение воле злодея, это есть противопоставление всех духовных сил воле тирана. "Руководствуясь этим законом нашего бытия, один человек может бросить вызов своей мощи незаконно Существующей империи и тем самым спасти свою честь, свою религию и свою душу и подготовить условия для падения или для перерождения этой империи. "Итак, я призываю Индию придерживаться ненасилия не потому, что она слаба. Я хочу, чтобы она придерживалась ненасилия, отдавая отчет в своей силе и мощи... Я хочу, чтобы Индия поняла, что у нее есть душа, которая не может погибнуть и которая может восторжествовать над любой физической слабостью и бросить вызов объединенным физическим силам всего мира... "Я рекомендую сторонникам насилия метод мирного несотрудничества. Если он потерпит неудачу, то не в силу какой-либо присущей ему внутренней слабости. Он может потерпеть неудачу, не встретив надлежащего отклика. Тогда возникнет действительная опасность. Благородные люди неспособные мириться с национальным унижением, захотят излить свое возмущение. Они прибегнут к насилию. По моему убеждению, они погибнут, не избавив ни себя ни свою родину от обид. "Если Индия последует доктрине меча, она может одержать временную победу. Но тогда Индия перестанет быть гордостью моего сердца. Я предан Индии потому, что я обязан ей всем. Я абсолютно уверен, что ей предназначена особая миссия в мире". О Ганди, о борьбе Индии за свою независимость, о Неру, - существует большая литература, по которой можно познакомиться с Индией... Как уже сказано, я устроил себе церковку и часто служил в ней. С начала 1948 учебного года мне был дан класс новопоступивших, большинство которых были молодые студенты нашего же университета - 30 человек. Этому классу, занимавшемуся утром, помех почти не было, и занятия шли довольно успешно и регулярно. Я был сторонником более мягкого отношения к студентам и на этой почве нередко имел разногласия с Шибаевым. Моей слабостью было плохое знание английского языка, но студенты скоро ко мне привыкли и на уроках понимали мои объяснения; вообще же, конечно, нужно было знать лучше английский язык и я мог бы ему научиться, но, почувствовав в университете неподходящую для себя атмосферу, я решил долго в нем не оставаться. Способный на языки, но плохо владеющий речью вообще и слабый педагог, - Шибаев тяготился моим соседством. Он думал также, что я вношу диссонанс в обстановку существующей атмосферы, и в январе объявил мне об моем увольнении с первого марта. Передавая ему своих студентов, я спросил их - хорошо ли они знают пройденное и получил утвердительный ответ. Мой план был пробыть в университете год, если не будет миссионерской работы. Я пробыл в нем немного больше года.
Голубые горы Уходя из университета, я думал о том, что же мне делать дальше. Представлялось лучшим еще некоторое время побыть в стороне от Траванкора. Переписка с русским Анатолием Варлаамовичем Фалалеевым, дала мне возможность произвести разведку в Голубых Горах, а которых я давно думал. Расположенные недалеко от Траванкора, на юге Индии, Голубые Горы или, как их называют на местном: языке, Нилгерис Хиллс, являются частью гор Малабарского побережья, примыкая к ним, а с юта - к Деканскому плоскогорью. Деканское плоскогорье, в зависимости от высоты, уже разнится по температуре от низменностей; Голубые же Горы, находясь на 12 градусе северной широты, но, возвышаясь на 5-8 тысяч футов над уровнем моря, являются одним из оазисов в жарком поясе с вечно прохладным летом. Проживая еще во Франции, я заинтересовался этими горами и их обитателями - тодами, прочитав книгу Блаватской - "В горах и дебрях Индостана". Путешествуя с юга на север через Голубые Горы и временами бывая в гостях на них, я часто думал, почему юг и восток гор довольно густо заселены и местными жителями и белыми дачниками, центр же, север и запад - сравнительно пологие холмы с вечно зеленой травой, с речками и лесами в лощинах, - почти без населения? Не здесь ли наиболее удобное место для русского православного центра в будущем, основание которому нужно попробовать положить теперь же? Самое крупное дачное место - Куннур, куда приезжают иногда и русские. Пока русских детей немного в Индии, но вопрос об их религиозно-национальном воспитании серьезен и надо бы начать что-либо делать в этом направлении. Кроме того, поскольку я один, то в отношении этих планов я могу быть только разведчиком. Эта разведка на Голубых Горах была нелегкой, но богатой опытом сильных и оригинальных переживаний. Пробыв, после Дели, с неделю в Бомбее, в середине апреля я приехал в Утикоманд или, как часто просто говорят, в Ути. Фалалеева я застал на его городской квартире. Во время войны он имел грузовые автомобили и хорошо зарабатывал на перевозке груза; по скончании войны он купил с аукциона 8 тракторов за 20,000 рупий, продавая которые затем в одиночку, он получал хорошую прибыль. В это же время, ему, как он говорил, посчастливилось получить в аренду от правительства 100 акров земли в 12 милях на запад от Ути. Он мне писал, а потом и говорил о больших возможностях хорошо заработать, сажая картофель трактором. Спрос на картофель в бытность англичан в Индии был большой и едва ли не увеличился после их ухода в связи с недостатком съестных продуктов. Каким бы жарким и сырым место ни было, всюду в горах жаркого климата могут выращиваться европейские овощи. Картофель и капуста на Голубых Горах больше всего культивируются для экспорта в большие города, давая даже при нормальных урожаях хороший доход. При знании дела можно культивировать также и многие другие овощи, фрукты и ягоды, получая два, а то и три урожая в год. Соседство "тодов", склонных к добру, давало надежду, что Голубые Горы - удобное место и для духовной монашеской жизни. Сам город Ути, с громадным прудом в центре, утопает в роскошной, частью искусственно посаженной растительности, в больших хвойных рощах и подымающихся высоко к небу эвкалиптах. Как всюду, на горах хорошо и выше всего растет чай, ниже - кофе и еще ниже - резиновые деревья. Рассказывая о своих 100 акрах, Фалалеев предлагал мне тоже садить на них картофель и что-либо еще, обещая помочь вспахать землю трактором и вообще всякое иное содействие. Он советовал покупать все нужное для построек и для посадок в большом масштабе, но я был осторожен. Местность оказалась чудной, плодородной, с многочисленными ручьями, ключами и болотцами. Ровных мест почти не было - все склоны больших гор, почти совсем без леса. Работа и время могли бы обратить это место в еще более красивое и удобное для жизни, но пока что, это была первобытная местность без построек и удобств. На горке, около высоких деревьев, были кое-как построены из досок и железных листов две хижины: главная имела только три стены и служила жилищем для людей и собак, складом вещей, картофеля и инструментов. Я выбрал для себя место в глубокой котловине, недалеко от ручья, как бы на островке между оврагами, поставил там временную хижину и начал посадки. Фалалеев посадил 110 мешков картофеля, я - 8. Скоро я заметил, что некоторые посадки местами не всходят, оказывается, нужно было знать, когда и что можно садить и чего нельзя. 10-го июня начался дождливый муссон, через два дня перешедший в ураган. Рядом с землей Фалалеева расположена небольшая чайная плантация "Ред Хилл" - Краснохолмская, хозяин которой, индус, был недоволен тем, что земля досталась не ему, а Фалалееву, и старался выжить Фалалеева. Он не хотел продавать нам дерева ни для построек, ни для топлива. Для топлива рабочие воровали упавшие от бури деревья, которые всюду валялись и гнили, я же не хотел брать деревья без позволения, почему и не смог, как нужно, укрепить свою хижину. Не спасло ее ни то, что она была построена в громадной и глубокой яме, ни камни, наложенные на крышу до предельной возможности. Я никогда не думал, что ветер может иметь такую силу: далеко были разбросаны не только дерево, но и железные листы. Шторм с мелким дождем продолжался почти два месяца. Как у нас, так и у других, на незащищенных местах сорвало с картофеля листья, вывертело стебли, так что во многих местах урожай был попорчен. Я снова поселился под навес Фалалеева, защищенный уходящими высоко к небу деревьями, в которых, как водопад, шумел ветер, грозя повалить их и раздавить как самую хижину, так и ее обитателей, хотя стены и крыша были сооружены из больших листов железа, которые, впрочем, приходилось постоянно поправлять. Холод, дождь, ветер, сырость, затруднения с огнем и покупками необходимого - ближайшие лавчонки были за 4 мили - создавали на редкость неудобную жизнь, которую мне, видавшему разные виды, приходится сравнивать разве что с ночевкой в лесу в ненастную погоду, под каким-либо прикрытием. В это же время картофель нужно было мотыжить, окучивать, днем и ночью сторожить от скота, кабанов, ежей и воров. Сам Фалалеев почти не жил на ферме, имея дела и хорошую квартиру в городе; больше жил его сын Николай 18-ти лет и два квартиранта - Джак 15-ти лет и Джослен 13-ти лет - два брата. Джак и Джослен, с некоторой претензией на интеллигентность, пройдя несколько классов в школе в городе, жили в такой бедности, что теперь были рады терпеть неудобства, но быть сытыми. У них была мать, отец и две взрослых сестры. Отец, не имея работы для поддержки семьи, жил отдельно, иногда навещая своих. Джак - вялый и апатичный, Джослен и Николай - по характеру живые, сообразительные и религиозные. В нашей убогой обстановке царил дух здорового юмора и активности. В самое сильное ненастье я больше оставался один с двумя-тремя рабочими. Единственным хорошим спасением от холода и сырости была теплая постель. Ураган продолжался дня два, сильный шторм - две-три недели; затем бывала хорошая погода. Другие овощи, кроме картофеля, пострадали еще сильнее; хорошо, что у меня их было мало; Николай же порядочно потерял на них. Оставалась надежда поправить дело в будущем, но мне все не удавалось достать дерева для постройки более удовлетворительной хижины и хоть какой-либо временной церковки. Собрав материал своей разбросанной ветром хижины, я еще раз, построил ее ближе к постройкам Фалалеева, но ветер снова разбросал ее. В июле месяце мы начали копать картофель. У меня виднелся урожай мешков 20; частью картофель оставался недоспелым, но с попорченными стеблями он больше не рос и его нужно было скорее выкапывать и продавать, иначе он начинал гнить в мокрой земле. У Фалалеева уже была однажды судебная тяжба с компаньоном индусом из-за урожая; и в этом году индус еще раз судом задержал урожай, так что вся обстановка обещала мало хорошего впереди. Если принять во внимание также то, что ловля рыбы в реке, охота, получение дров из леса, - все это находилось под контролем правительства и требовало разрешение, связанное с большими хлопотами, кроме того, учитывая плохое сообщение, - то работать в такой обстановке трудно. По участку Фалалеева проходила приблизительно граница между более сухой, солнечной, южной частью гор и сырой, туманной - северной, вредной и для животной и для растительной жизни. В этом - секрет большой населенности южной части гор, и пустынности северной. Очевидно, эта часть гор с вечно зелеными пастбищами, более удобна для скотоводства. Жить, однако, можно всюду, но, конечно, нужны настоящие постройки. Я попал в самое ненастное время, в исключительно бурный год, в самую плохую по климату часть гор, без опыта и приспособлений, чего не имел также и Фалалеев и за что он поплатился дороже меня. При толковой постановке дела, трудолюбии и настойчивости, гора для нас была бы удобна, если прибавить еще одно условие - возможность работать при индусском правительстве. Прожив 4 месяца на Голубых Горах, я имел возможность, правда немного, но узнать о местных жителях - тодах и баргах. Барги - оседлы, обрабатывают землю к имеют скот. Многие из них живут хорошо, получая в нормальные годы неплохую прибыль от продажи картофеля, для урожая которого применяется минеральное удобрение. Тоды - земли не обрабатывают, а живут волами, переходя с места на место. Свои хижины, - совсем маленькие, темные и дымные, в двери которых нужно входить чуть ли не на четвереньках, - они строят в лощинах под деревьями, хорошо защищенными от бурь. Это - бородатые люди, высокого роста, с волосами на голове, стриженными, как у русских крестьян, с правильными чертами лица. По духовному складу - они честные, доброжелательные люди. Живут они, главным образом, молоком, частью продавая его. Женщины - не плохие вышивальщицы - тоже имеют с этого некоторый заработок. Однажды, подойдя с Николаем к сидящей с вышивкой на горе женщине, около которой стоял, стругая тросточку, мужчина-тод, я спросил его: "Не плохо ли для вас, что на ваши горы все больше селятся пришлые люди?" Тод ответил, что они ничего против этого не имеют. В его словах сквозила доброжелательность к другим. Возможно, что для них пока еще достаточно места. Волы тодов с громадными рогами серого цвета, довольно дикие, никогда не знают крыши над собой, во всякую погоду оставаясь под открытым небом; на ночь же их загоняют в круглые загородки из камня. С одного подножного корма буйволицы дают очень мало молока. Хотя скота на Голубых Горах довольно много, но молока не хватает для местных нужд и, частично, оно привозится с равнин под горами, где больше разводится европейский скот, которому дается добавочный, питательный корм, благодаря чему получаются хорошие удои. Временами я приезжал с фермы в Ути и жил в городской квартире Фалалеева в сравнительно комфортабельной обстановке. Общие же мои хозяйственные дела были сплошной неудачей. Может быть там еще будет русское учреждение, меня же, очевидно, Господь вел другими путями. Читать дальше
