Главная » 2012 » Октябрь » 4 » Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
17:52
Архимандрит АНДРОНИК (Елпидинский), ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ В ИНДИИ
I. В ИНДИЮ
На Родине Волею Божиею я родился 3/16 ноября 1894 года в городе Петрозаводске, бывшей Олонецкой губернии, на самом севере России, в семье преподавателя Духовной Семинарии Якова Семеновича Елпидинского. Оба мои деда были священниками: по отцу - села Карьиничи, Олонецкой губернии, близко от границы Новгородской, по матери - церкви при фарфоровом заводе в Петербурге. Я был седьмым из двенадцати детей нашей семьи. Окончив Петербургскую Духовную Академию, отец мой поступил на службу в Олонецкую Духовную Семинарию, где и пробыл больше тридцати лет, преподавая, главным образом, церковную историю. Обычно я видел его сидевшим за письменным столом в своем кабинете и работавшим над многочисленными трудами по своей специальности. Наша семья жила по строго христианским законам: строго соблюдались все посты, также постились в среду и пятницу. Отец следил, чтобы мы посещали церковные богослужения воскресных и праздничных дней. Когда мы начинали лишь лепетать, мать ставила нас перед образом, и, повторяя за ней, мы молились утром и вечером, пока не привыкли делать это самостоятельно. Отец брал меня иногда на колени и рассказывал о страшном суде и другие религиозные повествования. Так как детей было много, нас не баловали, за проказы же отец нас порол. Когда мне было три года, отец купил дом на берегу речки Лососинки, откуда открывался вид на центр города на противоположном берегу. Слева, в долине речки, совсем близко от дома, был расположен завод, выделывавший орудийные снаряды; справа возвышался Свято-Духовский Собор. Соседство речки, громадного Онежского озера и лесов способствовало выработке особенностей моего характера. С детства я участвовал в играх и спорте: санки, коньки, лыжи, плавание, управление лодкой, сбор грибов, рыбная ловля, - все это было мне хорошо знакомо и повлияло на дальнейшую мою судьбу. Тогда же я старался привыкать и учиться физически работать, вырабатывать силу характера. Особенно летом я постоянно был вне дома и, пользуясь свободой, часто проводил время в среде заводских рабочих и их детей. В летние каникулы несколько раз бывал в гостях у многочисленных родственников, большею частью из духовенства, на юге губернии. Всюду я любил изучать природу и психологию людей. Как и другие братья, я учился в Петрозаводске в Духовном училище и семинарии. Чувствуя себя очень плохо зимой, я настоял на поездке на юг и в пятом классе учился в Таврической Духовной Семинарии в 1914-1915 учебном году. Шла Первая Мировая война. В семинарии доктор-хирург Спасский читал нам лекции по анатомии. Я заявил ему о своем желании работать санитаром. Доктор Спасский дал мне книжку и, подготовив меня, взял в госпиталь, где я и помогал ему во время операций и делал перевязки. На лето я был назначен санитаром в Главный Госпиталь Красного Креста в Севастополь, где проработал летние каникулы. Специалист по уху, горлу и носу доктор Капылов нашел у меня громадные аденоиды в носоглотке. Я поехал осенью домой и по дороге, в Петрограде, посетил шведа доктора Бройдо, который вырезал мне аденоиды. После этого я опять учился в шестом классе в Олонецкой Семинарии и в 1916 году окончил ее. Уже тогда у меня была мысль отдать себя на служение Богу, поэтому мне не хотелось без особенной нужды идти на войну убивать людей. Также мне думалось, что война скоро кончится и что, пока я буду учиться в военном училище, пройдет много времени. Поэтому, не желая оставаться совсем в стороне, я поехал в Петроград, и там меня назначили на службу в Земский Союз, сотрудником на Юго-Западный фронт, где я пробыл до января 1917 года. Заведывание питательными пунктами около Черновиц, в Румынии и Галиции мне не особенно нравилось, и, видя в строю мобилизованных пожилых, иногда многосемейных ратников, я решил, что и мне нужно идти в строй. Во время пребывания на фронте я был зачислен студентом Петербургской Духовной Академии, и, когда приехал в Петербург мобилизоваться, меня командировали в Нижегородский Студенческий Батальон. Там я пережил февральскую революцию, и к апрельскому приему нас 100 юнкеров командировали в Казанское военное Училище. Два месяца мы пробыли в самой Казани, два месяца - в лагерях за озером Кабан. Произведенный в прапорщики, три месяца я служил в запасном батальоне в городе Зарайске, Рязанской губернии, и с первым же эшелоном, добровольцем поехал в II-й Туркестанский Стрелковый полк, стоявший на Западном фронте, на Немане, где его пересекает Наполеоновская дорога. Как в запасном батальоне, так и на фронте, я делал доклады, за что офицерским собранием был избран заведующим образованием полка. Дело у меня шло хорошо, но фронт в это время разваливался, шла демобилизация, начались беспорядки, и я тоже демобилизовался; три месяца служил в конторе службы пути на Мурманской железной дороге в Коле, в Лапландии. Там мне не понравилось. Вернулся в Петрозаводск, получил назначение заведующим отделом дошкольного образования в Лодейное Поле, но и там пробыл только три месяца. По делам службы мне пришлось бывать в Петрограде, где я видел умирающих от голода людей и вспухших детей. Хаотичность событий заставила меня снова вернуться на Мурман, где на сей раз я служил учителем городского училища в Александровске, преподавая русский язык. В конце гражданской войны я уехал в Финляндию, просидел две недели, как беспаспортный, в тюрьме в Гельсингфорсе, а затем работал на бумажной фабрике, впервые зарабатывая на жизнь физическим трудом. В конце 1920 года, воспользовавшись представившейся возможностью, я переехал в Германию, где работал студентом-практикантом на прекрасно оборудованной верфи. Одновременно учился математике и электротехнике на заочных курсах, стал квалифицированным техником и с того времени всюду мог обеспечить себе существование. Была возможность учиться дальше для получения диплома полноправного инженера, но я мечтал о работе на духовной ниве и в 1923 году переехал в церковный центр Западной Европы - в Париж.
Париж Работая на заводах Парижа, я впервые познакомился с только что нарождавшимся там Христианским Студенческим Движением, его деятелями и духовенством во главе с митрополитом Евлогием. В этой обстановке, уже в более широком масштабе, была возможность изучать психологию людей. Когда я был подростком, то уже тогда много читал и наблюдал за жизнью. У меня было предчувствие государственных потрясений, ломки быта. Думалось, что нам не придется жить, как жили целую жизнь на одном месте наши отцы и деды, идя по проторенным дорожкам. В своей собственной семье, среди родственников, у большинства духовенства, в крестьянстве русского севера, где религиозность была высока, в семинарии, в житиях святых и жизнеописаниях строителей России можно было видеть много хорошего, здорового. Так, в моем воспоминании навсегда остаются яркими типы простых крестьян и крестьянок безукоризненной честности, большой доброты, бесконечной преданности своей семье и ближним. От них не приходилось слышать лживого и даже просто грубого, оскорбительного слова, - это были люди глубокой христианской культуры... Но тут же, как в своей семье, так и у рабочих родного города, чувствовалось влияние духа недалекого Петербурга, революционной и антицерковной литературы. В этом уже заключалось начало разрушений старого быта и государства. Для меня большое значение имело знакомство с психологией финнов и немцев, а также знание техники. В результате этого, у меня создалось убеждение, что, работая на каком угодно поприще, можно много сделать. Не нужно падать духом и сидеть сложа руки. Если мы ничего не будем делать, то и не будет ничего. Финны и немцы доказали это, скорее других оправившись после разрушений Второй Мировой войны. Ставя перед собою вопрос, кем я должен быть для более полной напряженной деятельности для Церкви и Родины, я слышал в себе ответ, что сейчас нужнее всего -- монашество, и я не остановился перед решением отдать себя этому служению. 2 ноября 1925 года, в Сергиевском Подворье в Париже, я был пострижен в монашество и через две недели рукоположен во иеромонаха. Перед пострижением я сильно ратовал в Париже среди религиозной молодежи об организации братства, для совместной более активной деятельности в области строительства религиозной жизни. Тогда же впервые пришлось столкнуться с эгоистическим желанием иметь не большое братство, а только маленькую как бы семью. Кроме того, даже в громадном русском Париже было мало готовых на самоотверженную борьбу, работу на Ниве Божией. Несколько позже, уже будучи монахом, я пытался устроить во Франции монастырь. В Сергиевском Подворье было довольно много пострижений лиц, в большинстве, идущих по дороге ученого монашества в миру; несколько человек пошло на Афон; но при мне чисто монастырского монашества во Франции почти не было. Вставал вопрос, что лучше всего и с наибольшей пользой я смогу сделать один? Принимая монашество, я предполагал ехать в Канаду или Южную Америку, но вышло так, что на пять с половиной лет я остался священником в Бельфорском приходе, в той части Франции, которая прилегает к Швейцарии и Германии. Приходская работа у меня шла хорошо, было небольшое хозяйство, но все это нельзя было назвать началом монастыря. Я думал о большем, считая, что не делаю всего, что мог бы сделать. И Господь мне дал дело, ставшее центральным в моей жизни.
Индия Впервые мысль о поездке в Индию у меня появилась в семинарии, при чтении учебника церковной истории Смирнова. В нескольких строках там говорилось, что на юге Индии есть христиане, близкие к нам и желающие единения с нами. "Почему никто не съездит туда? - думал я - если они хотят единения". Когда я сидел в тюрьме в Гельсингфорсе, то однажды еврей Таубе, обращаясь ко мне, сказал: "Вот это я бы понял, если бы кто-нибудь из вас, русских, поехал миссионером в Индию"... Эта задача была в программе моей будущей деятельности, если бы Господь благословил ее. Я думал, что в эмиграции это самое большое и нужное дело, которое я мог бы делать. По принятии иеромонашества, эта мысль стала сильнее, но до известной поры не было видно возможности ее осуществить. Наконец, такой случай представился. В 1929 году в Парижском Вестнике Студенческого Христианского Движения было напечатано письмо одного из братьев английской миссии "Криста Сева Санг" в гор. Пуне, на юг от Бомбея, протоиерею о. Сегрию Булгакову, с описанием поездки на юг Индии, к сирийским христианам, и была высказана мысль о желательности приезда туда кого-либо из православных, русских. Я попросил о. Сергия написать обо мне, и монахи из Пуны прислали восторженный ответ. Однако, когда они спросили своего епископа в Бомбее, то он ответил, что не хорошо в своей миссии иметь священника другого вероисповедания. С Пуной на этом дело и кончилось. Приехав в Париж, я встретился с секретарем У.М. С.А., американцем Павлом Францевичем Андерсеном. Он сам поднял вопрос об Индии и сказал, что на курсах У.М.С.А. учится в Индии некий Кириченко, который мог бы мне помочь, и дал его адрес. Я написал Кириченко и получил ответ, что Индия очень плохая страна. "Если вы служите во Франции и вам неплохо, то и оставайтесь там"... Получив такой категорический ответ, я опять прекратил хлопоты о поездке. Так прошло еще некоторое время. Однажды, совсем неожиданно, я получил письмо из Индии от Анны Карловны Ирбе, о существовании которой никогда не слыхал. Она писала, что узнала от Кириченко о моем намерении, и настойчиво убеждала, что я должен ехать в Индию. "Хлопочите визу - писала она, - мы вам отсюда поможем". Кириченко написал Главному Управлению Союза Инвалидов в Париже о готовности передать свою ферму инвалидам, а меня назначить управляющим. Очевидно, А. К. Ирбе дала мысль Кириченко пригласить меня управляющим его фермой. Союз Инвалидов заинтересовался таким предложением, надеясь иметь доход, и, благодаря этому, многие авторитетные лица: Митрополит Евлогий, бывший русский посол в Лондоне и Главное Управление Союза Инвалидов стали хлопотать о моей визе. Опять прошло больше полугода, но, наконец, в Бельфор мне прислали извещение - явиться в английский Форейн Офис для получения визы. Разумеется, я поехал с благословения митрополита Евлогия. Сначала, когда я раза три-четыре заговаривал с митрополитом о поездке в Индию, он ничего не отвечал. Наконец, как бы неохотно, тихо сказал: "Ну что же? - поезжайте". Видно ему не хотелось отпускать меня от себя, так как ему были известны случаи, когда попавшие в далекие края миссионеры, впоследствии умоляли спасти их из тяжелого положения, что бывало уже трудно. Я ехал по своей инициативе, на свой риск, а также на свои средства. Каким образом мне удалось собрать нужные средства? Этому, опять помог случай. Дело в том, что многие русские из Бельфора начали разъезжаться по другим местам Франции. С уменьшением числа прихожан, уменьшились и приходские доходы, и у приходского совета появилось беспокойство за будущее. Но это было время роста автомобильного завода Пежо, в 18 километрах от Бельфора, в Сошо, около города Монтбелляра, и я поступил туда на работу. Своим прихожанам я объяснял причину: - узнать завод, где работают мои прихожане, а также не допустить увольнение хора из-за недостатка средств и сокращения некоторых статей приходского расхода. Это вызвало усиление жертвенности прихожан, а через некоторое время они убедились, что и в других местах Франции не лучше; всюду была безработица, в Бельфоре же было даже лучше, и опять количество прихожан стало возрастать, а приходские дела поправляться. Я работал в своем отделении на самой большой машине - фрезе. Работа требовала большого внимания и расторопности, за то, хорошо зарабатывая, я мог экономить и затем на свои сбережения отправиться в Индию. Дорога в Индию
Третьего июля 1931 года я погрузился в Марселе на пароход французской компании - "Женераль Мессанжер", одиннадцати тысяч тонн, и на долгие годы оставил Францию и Европу. Ехал третьим классом, но, имея чистую, хорошую койку в каюте на четырех человек и хороший стол, - не мог жаловаться на неудобства. Правда, в Средиземном море я простудился, к этому прибавилось и желудочное заболевание, но на пароходе же я и поправился. Пароход был не быстроходный, шел миль по 220 в сутки, народу было немного, бурь не было и мы путешествовали спокойно и удобно. Проезжая по Мессинскому проливу между Италией и Сицилией, видели скалистые берега и дымящийся вулкан Этну. В одной каюте со мной ехал брамин индус, только что окончивший университет в Англии. Разговаривая с ним, я обратил внимание на большую разницу во взглядах чуть ли не по всем вопросам. Бросалось в глаза его огромное самолюбие, которое, как оказалось, весьма характерно для индусов высших каст. Мой собеседник горячился, крепко отстаивая религию и быт своей Индии. Это был первый индус, с которым мне пришлось встретиться. При этой встрече, мне пришлось убедиться, как я и предполагал раньше, в трудности обращения индусов в христианство. Со вторым индусом - магометанином, торговцем из Бенгала, я разговорился на палубе уже в конце путешествия. Он звал меня приехать к себе и говорил о своем желании и желании его родных принять христианство. Позднее я писал ему, но ответа не получил. Судя по последующему опыту, такие обещания, которые можно не исполнить, делаются ради какой-нибудь выгоды или просто для приятности разговора. Через пять дней путешествия по Средиземному морю пароход подошел к берегам Египта и вошел в Суэцкий канал. Мы все одели на голову шлемы, так как среди пассажиров шел разговор, что под тропиками без шлема нельзя быть ни одной минуты - сразу человек будет убит солнечным ударом. И действительно, на нашем пароходе был такой случай. С нами ехало несколько евреев в Палестину, было также трое русских, один из них пианист пароходного оркестра, виртуоз своего дела. В Порт Саиде село несколько совсем черных абиссинских монахов - паломников в Святую Землю, с которыми мне было трудно говорить при наличии очень слабого переводчика. Однако, разговор у нас был самый дружеский - мы чувствовали единство религии. Порт Саид - это первая остановка нашего парохода. Многие сошли на берег, нам же было сказано, что в Египте русским из-за боязни пропаганды, сходить с парохода не позволяют. Берега канала и дальше Красного моря - бесконечные пески и скалы, выжженные солнцем, почти без всякой растительности. Но как много для нас христиан воспоминаний связано с этими морями и пустынями! Где-то здесь Младенец Христос с Пречистою Материю и старцем Иосифом проходили из Вифлеема в Египет, спасаясь от зверства Ирода и после возвращались обратно. Здесь проходил Моисей с народом израильским по дну морской пучины, и был потоплен фараон со своим войском. На горе Синае совершилось законодательство, и позже, во всех этих местах подвизались многие тысячи монахов, уже здесь на земле жившие небесной жизнью. Среди них были такие отцы монашества, как Антоний Великий, Макарий, Иоанн Лествичник и многие другие. Здесь же были и подвизались Свв. Апостолы, великие святители: Афанасий, Кирилл. Я не поехал в Святую Землю из-за порядочного багажа, который был у меня, и опасаясь хлопот о визе, но я благодарил Бога, что смогу добраться до Индии. По воскресеньям я один служил литургию, расположившись в углу своей каюты, освобожденной для этого соседями. В Средиземном море не было жарко, также и в Египте; но, когда поплыли по Красному морю и путь пошел прямо на юг, с каждым днем жара становилась сильнее. На пароходе всюду вертелись "фаны" - электрические моторы с пропеллерами, создававшие ветер, но и под "фанами", почти совсем без одежды, человек покрывался потом. Кроме того, в Красном море, в воздухе висит мелкий песок, попадающий в волосы, одежду, в глаза, в рот во время еды. Как только люди живут в пустыне, вдали от моря? Кроме больших кузнечиков, ни в воздухе, ни в воде, ни на берегах не видно никакой жизни. По Красному морю, как и по Средиземному, мы плыли пять дней и остановились в Джибути, против Абиссинии. Английские пароходы останавливаются у Аравии в британском Адене, французские же - во французском Джибути. Мы видели небольшой город на низменном берегу, но осматривать город с парохода никто не сходил. В Египте арабы, а в Джибути негры целой стаей подплывают к пароходу, прося денег. Если бросить монету в море, то несколько человек ныряет и кто-нибудь из них появляется на поверхности, показывая свою добычу. Если монета брошена за 8-10 метров от пловца, он быстро плывет к месту падения, довольно долго догоняет ее и редко возвращается с пустыми руками. За особую плату они прыгают в воду с высоты шести этажей парохода... Джибути очень жаркое место. Может быть Бог судит мне еще ехать через Джибути в Абиссинию?
Индийский океан От Джибути в Коломбо, начался наш последний семидневный переход через Индийский океан. В первый вечер с берега Африки дул очень сильный ветер, и я ждал по выходе в океан сильной бури. Однако, утром дул лишь легкий ветер, как и во все последующие дни. Это было время юго-западного муссона, несшего прохладу, и в Индийском океане не было жарко. В стороне от парохода появлялись акулы и стаи дельфинов, выпрыгивавших из воды и разнообразивших наше путешествие. Пока пароход перерезал эту громадную водную пустыню, мои мысли уносились к далекой родине, к покинутой Европе, к Индии, к которой нас приближал каждый оборот пароходного винта. У меня была жажда творчества христианской жизни и думалось: удастся ли мне что-либо сделать для единения христиан южной Индии со всею Православною Церковью? Верил, что это нашло бы радостный отклик в каждом верующем русском сердце в России и вне ее. Вся Православная Церковь обрела бы новую сестру в лице православной общины на юге Индии, и, кто знает, не стало ли бы это дорогой к широким массам всей громадной по населению страны. На свои силы я, конечно, никак не надеялся, но крепко верил и верю, что Богу все возможно. Он, Сам нам заповедал молить Господа жатвы, да вышлет делателей на жатву Свою. Всегда у меня была также мысль, что единение будет, прежде всего, полезно самой Сирийской Церкви, в Индии. Пока за безграничным водным простором я лишь мысленным взором вглядывался в еще незнакомую мне Индию, у меня была готовность, как перед боем, воевать за Православие, но мне не было ясно, как сложится обстановка. Более легким представлялось осуществить единение церквей, обращение же язычников в Православие, казалось более трудным и возможным только при условии особенного проявления силы Божией в чудесах и направлении страны особыми событиями в русло христианства. Для работы такого масштаба, верил, что Господь приготовит других деятелей, большей духовной силы и дарований, чем я. И в работе с Сирийской Церковью я смотрел на себя приблизительно, как на разведчика, как на одного из тех апостолов, которых Христос послал впереди Себя без всего. Конечно, была жажда благодати и молитва о ней, хранения себя от всего плохого. Подчас приходила мысль: как я, уроженец далекого севера России, буду переносить жаркий климат Индии и существовать, материально? Но я спокойно предавал себя в Руки Божии. И такое упование меня не посрамило. Оглядываясь через несколько лет назад, я со всей искренностью должен сказать словами Иоанна Златоуста: "Слава Богу за все".
Цейлон Однажды утром, наконец, показался низменный берег Цейлона. Жители Цейлона говорят про свой остров - "Цейлон - не Индия, и мы - не индусы". Для людей же других стран, отделенный от полуострова Индостана только двумя часами езды на пароходе, со сродным климатом и населением, - Цейлон представляется той же Индией. На Цейлон мне приходилось впоследствии приезжать еще несколько раз. Поэтому повествование о нем оставлю до описания этих поездок. В то время моя мысль сосредоточивалась на самой Индии и поэтому буду говорить о первых днях в ней и о своих первых впечатлениях. Мой пароходный билет был до Коломбо на Цейлоне. Все, едущие этим путем, на Цейлоне должны сходить с парохода, ночь ехать на поезде по острову, чтобы на другой день на другом пароходе переехать в саму Индию. Местное правительство всегда заявляет, что без особой визы на Цейлон выход с парохода не разрешается, но англичане всегда пропускают пассажиров, желающих сойти на берег. Меня об этом предупредили, и, действительно, скоро мне удалось сойти на берег. Сходя с парохода, я получил телеграмму от Кириченко, в которой он извещал, что ждет меня в Коймбаторе. Это было 20 июля 1931 года. Поезд отходил в 7 часов вечера. Вместе с русскими попутчиками, едущими на Дальний Восток, я ознакомился с городом и тут же мы встретились с крупным чайным торговцем - русским, Иннокентием Васильевичем Титовым. Впервые я был среди смуглокожих жителей юга, одетых в их обычные одежды, в стране, где люди не знают, что такое мороз, снег; среди их тропической природы. Природа же Цейлона чудесная. В Коломбо я обменял свои франки на индийские рупии. Несмотря на постоянное падение стоимости денег в Европе, рупии до Второй Мировой войны сохранили свою ценность. Два русских золотых рубля равнялись трем рупиям, в рупии 16 анн. Я купил билет второго класса до Коймбатора, и к рассвету поезд привез меня в северную часть острова. Ночью, в поезде, одевая ботинок, я почувствовал, что в нем что-то шевелится. Оказалось, что в ботинке была целая компания громадных тараканов - кокрочей. Это была моя первая встреча с фауной Индии. На пароходе я был окружен густой толпой индусов и, прежде всего, бросилось в глаза то, что мужчины, как и женщины, носят пучки волос на голове, а также и смешение одежды: некоторые были одеты по-европейски, другие - в пиджаках, но вместо брюк - кусок материи, вроде женской юбки до самой земли, большинство же было одето, как мы, когда бываем в нижнем белье и тоже вместо брюк кусок материи; некоторые - полуголые или с небольшим куском материи у пояса. Многие постоянно жевали какие-то листья с орехами "ареканат" и какой-то белой массой. Жевание вызывает нужду отплевываться, и нужно было время, чтобы привыкнуть к такой активности соседей. В противоположность богатой растительности Цейлона, первое, что пришлось увидеть в Индии, это - песчаные дюны, покрытые редкими и мелкими деревцами. Поезд идет довольно долго среди дюн вдоль океана и только после того, как проехать часа 3-4, растительность становится пышнее, появляются поля и деревья. Погода была солнечная, было жарковато, но ветер с океана нес прохладу. Было время дождливого муссона, но дождя давно не было. Лишь редкие деревья были покрыты зеленью, поля же, занимавшие все пространство, - выжжены, и скот страдал, не имея подножного корма. Около полуночи мы прибыли в Коймбатор, где на вокзале меня встретил Кириченко с англичанином Кириллом Чешером и отвез к себе на квартиру. Читать дальше
